РАССКАЗ ПОГРАНИЧНИКА.

 

Примерно в августе – сентябре 1941 года 51 О.С.Б. закончил строительство укрепрайона, и был отведён с границы в город Поти. Батальон, по всей видимости, находился в резерве. Никаких работ не было. Солдатам ежедневно давали увольнение. В один из дней получил увольнение и мой отец. С двумя товарищами они вышли в город. Впереди был свободный день, надо было чем-то занять его. Отец предложил: «Давайте зайдём на рынок, купим что-нибудь вкусное и пойдём в госпиталь. Расспросим у раненых, что это за зверь такой – немец, и как его лучше бить». Когда они зашли на рынок, деньги им не понадобились. Стоило спросить у торговца-грузина: «Сколько стоит?» И в ответ всегда слышалось: «Кацо, не надо денег, ты кровь пролил, возьми так». Их принимали за выздоравливающих из госпиталя. Набрав фруктов, они пошли в госпиталь. Подошли к группе выздоравливающих, и стали расспрашивать. Поначалу разговор не клеился. Но постепенно солдаты разговорились. Но мало кто из них мог рассказать по существу. Многие были ранены, не доезжая до фронта, и рассказывали об ужасных немецких бомбардировщиках. Кто-то видел немецкие танки и рассказывал об этих страшных машинах. Кто-то рассказал про летящих со снятыми глушителями немецких мотоциклистов. Один рассказал о силе артиллерийского огня и бессмертных немецких пехотинцах. В общем весёлого было мало. После очередного рассказа отец сказал: «Ну почему же немец нас бьёт везде и всюду, и почему наша армия драпает? Что мы воевать не умеем?»  Вдруг один из раненых, молодой парень, но наполовину седой, до этого молча слушавший рассказы, сказал: «А ты не слушай брехунов, насрали в штаны и до сих пор отмыться не могут. Выдумывают – бессмертные немцы, танки, самолёты. Я пограничник. Да, я драпал от границы до Березины. Но они меня не били. Я их бил. Слушай…»

Я служил на пограничной заставе в Белоруссии. С начала весны близость войны чувствовалась во всём. Командир заставы всячески пытался отправить свою жену в тыл, но она не хотела уезжать. Иногда это у них доходило до скандалов, но дело не в этом. Застава находилась всего в 200-250 метрах от границы. Граница проходила по реке, которую легко можно было перейти вброд. Мимо заставы проходила просёлочная дорога. Она вела из тыла, через мост за границу. Мы перекопали эту дорогу противотанковым рвом и возле здания заставы вырыли окопы в полный профиль. Оборудовали три блиндажа и закрытый пулемётный ДЗОТ. Одна из траншей огибала заставу и подходила к окну, выходящему в тыл. Эту траншею мы перекрыли в один накат брёвнами. Как только сошёл снег, начальник заставы стал делать вечерние проверки возле окопов. По команде «Отбой» мы бежали к блиндажам, будто бы спать. Спрыгнув в окопы, пригнувшись, чтобы не было видно голов, мы спешили к закрытой траншеи, и по ней уходили за заставу. И там, через окно попадали в спальное помещение. Чтобы у немцев не возникало сомнений, что мы ночуем в блиндажах, блиндажи постоянно топились.

Скажу честно, относились мы к этому по-разному. Большинство считало, что наш командир немножко с приветом. Зачем лазить в окно, когда можно было спокойно ходить в двери (дверь выходила на границу), зачем вся эта показуха. Но больше всего его не любили за то, что у него были любимцы. Это были четверо старослужащих. Они не ходили в наряды на границу, а каждый день уходили куда-то в тыл. На вопросы отвечали: «К девкам, в деревню». Командир не только не пресекал это, но ещё и давал им продукты, которые они туда уносили. Эти воины обнаглели настолько, что постоянно кто-нибудь из них оставался в деревне. Всем остальным доставались дополнительные наряды на границу, и каша была не такой жирной, какой могла бы быть.

Ночь на 22-е ничем не отличалась от всех предыдущих. Утром я, как и все проснулся от какого-то страшного грохота. Стёкла из окон вылетели. Что-то взрывалось. Выглянув в окно, мы увидели, что немецкая артиллерия бьёт по блиндажам и окопам, расположенным перед заставой. С противным свистом летели осколки. Некоторые из них залетали в окна. Если бы мы три месяца не лазили в окно, эта артиллерия сейчас била бы по заставе. Большинство из нас не успело бы и проснуться, а так отделались лишь испугом. В эти первые секунды войны никого даже не ранило.

Всё это было настолько неожиданно, что все растерялись и не знали что делать. Через секунду-другую, наверняка, началась бы паника. Но властный голос старшины перекрыл грохот разрывов: «Прекратить панику! Заправлять постели!» Не смотря на всю абсурдность команды, она всех привела в чувство. Все бросились заправлять свои кровати.

В эти секунды в дверях появился начальник заставы. Он был в одних трусах и в фуражке. Форму и портупею с пистолетом он держал в руках. «Отставить кровати! В ружьё!» - прокричал он. Всё встало на свои места. Много раз слышанная и тренированная команда. Теперь каждый знал, что делать. Одеваясь, командир громко кричал: «Вооружаться, и через окно бегом к лесу! В лес не заходить. Бежать по дороге. Если меня убьют, остановитесь по команде любимцев, они знают куда вести».

Быстро натянув форму, похватав оружие и боеприпасы, пограничники побежали к лесу. Когда бежали к лесу, я обратил внимание, что трое любимцев, которые ночевали в этот день на заставе, бегут без оружия, но с тяжёлыми рюкзаками. Я был пулемётчиком, и вместе с напарником мы тащили пулемёт, и немного отстали от других. Когда лес скрыл нас от взора из-за границы, я удивился, увидев лишь одного из любимцев, всех остальных не было. «Что вы су…и, как в штаны насрали, а ну живей за мной!»

Следом за ним, мы свернули в лес и побежали в обратную сторону. Позже я сообразил – мы сделали крюк, чтобы немцы подумали, что мы в панике бежим. И зашли в лес не сразу, чтобы не оставить на утренней росе следов. Всё это было продумано заранее. Но больше всего меня поразило, что на опушке леса нас ждали хорошо замаскированные окопы полного профиля. Четвёртый любимец, не ночевавший в эту ночь на заставе, бросился наперерез нашему проводнику и подал ему винтовку. Тут мне всё стало ясно. Не было никаких девок, и никакой деревни. Они тайком копали окопы, и сделали это так мастерски, что окопы, располагающиеся всего в 300 метрах от заставы, никто и не видел.

Для меня с напарником был отрыт специальный пулемётный окоп. В нём нас уже ждал наш командир. Вся застава сидела в окопах. Наш окоп был самый крайний к дороге. Сколько раз я проходил по этой дороге и ни разу его не видел. Он был так прекрасно замаскирован, что его невозможно было увидеть с 10 метров. Мы удобно расположились в этом окопе и изготовились к стрельбе. Командир вполголоса сказал: «Стрелять будешь по моей команде. Твоя первая очередь будет сигналом для открытия огня всем».

Артиллерийский налёт уже кончился. Немецкие солдаты осматривали траншеи, искали живых. Несколько солдат зашли в здание заставы и в дом командира. В сарайчик, где жили собаки, бросили гранату. Неожиданно в здании заставы прогремел взрыв. Наш провожатый зло сказал: « Это я им гранату подставил. Засунул в тумбочку, думал, всё равно откроют». Я про себя удивился, как в такой суете человек не забыл оставить им подарок. Из дома командира немецкие солдаты вывели его жену и двоих детей. Немецкий офицер, видимо, о чём-то спросил, на таком расстоянии не было слышно разговора, но было прекрасно видно, как он достал пистолет, и пристрелил всех троих. Руки сами тянулись к пулемёту, но командир спокойным голосом сказал: «Рано». Я глянул на него. Поверите, нет? Его волосы прямо на глазах меняли цвет. Он становился седым.

 Немецкий офицер дал какую-то команду, и два десятка немцев почти бегом устремились по дороге в нашу сторону. Со стороны границы через мост двинулась длинная колонна машин. Доехав до противотанкового рва, колонна остановилась. С передних машин соскочили немецкие солдаты и стали быстро его закапывать. Офицер на заставе дал команду строиться. Солдаты быстро построились в три взводные коробки и пошли быстрым шагом следом за головной заставой.

Наш командир сказал: «Продублировать приказ – Без команды не стрелять. Сигнал к открытию огня – огонь пулемёта. Находящимся от пулемётного окопа до большой сосны, стрелять по второй коробке. Всем остальным по третьей. Иванов и Петров, убейте офицера. Он не должен жить». (Фамилии в этом рассказе не соответствуют реальным. Настоящих фамилий отец не знал.(А.А.С.)) Эти двое были лучшими стрелками заставы. Головной дозор немцев приближался. Пройдут мимо или осмотрят опушку леса? Они торопились! Они пробежали мимо.

Я уже говорил, что мой окоп был у самой дороги. Ближние солдаты пробегали всего в 10-12 метрах от меня. Они были такими же, как мы, только форма на них была другая. Мысль, что эти молодые, здоровые парни гонятся за мной, чтобы догнав убить, подымала волосы дыбом. Хотелось стать маленьким-маленьким и спрятаться куда-нибудь, а еще лучше, оказаться, где-нибудь, далеко-далеко отсюда. Между тем, вражеская рота подходила к нам всё ближе. Краем глаза я видел, что немцы закончили работу у противотанкового рва, и рассаживаются по машинам. Краем сознания прошла мысль: «Всё умеют делать быстро. Нелегко их будет бить».

 Основное внимание сосредоточилось на приближающейся ротной колонне. Первый, головной, взвод был мой. Я должен его остановить. Потом мне приходили в голову мысли, что они вот так же прошагали по Польше, Франции, Греции, Югославии и теперь собрались шагать до Владивостока. В те секунды я не думал об этом. Я просто боялся. Я об этом говорю потому, что в первом бою, ты обязательно испытаешь такой страх, какого никогда не испытывал раньше. Если ты сумеешь его победить, ты будешь драться, а если нет, тогда будешь рассказывать сказки про бессмертных врагов, если выживешь.

Я смотрел на приближающегося врага и всеми силами пытался подавить в себе ужас перед ним. Головной взвод был значительно меньше двух других. Видимо головной дозор был выставлен за счёт этого взвода. Они шагали в колонну по четыре, пять рядов, в шестом не полном шел всего один человек. С противоположной от нас  стороны,  прикрытые колонной, шагали два офицера. Один из них тот самый зверь, который, не задумываясь, убил детей. Такие не помилуют.

Когда до ближнего врага оставалось всего метров 20-25, командир громко и чётко сказал: «Огонь». Я нажал на гашетку максима.  И… Пулемёт молчал!!!

Сейчас пройдя путь, от границы до реки Березины, и оставив на этом пути многие десятки, а может и сотни, убитых мной фашистов, мне не стыдно сознаться, что в ту секунду я обосрался и обоссался.

Это была смерть. Немцы тоже услышали команду на незнакомом для них языке. На ходу они повернули головы в нашу сторону, вглядываясь, что скрывают придорожные кусты. Смерть высматривала меня в 23и пары глаз. По инерции колонна еще шла, но через секунду другую она начнёт рассыпаться, и обрушит на нас ливень свинца. Фашистов было раза в четыре больше, чем нас. Вряд ли кому-то удалось бы выжить. Тем более, что засыпав противотанковый ров на дороге, колонна машин уже двигалась в след за передовой ротой. С  разрывов первых снарядов вряд ли прошло больше 15 минут, еще через 5 минут нас сомнут. Это была смерть, без вариантов на спасение.

 «Предохранитель сними» - эти спокойные слова командира вернули меня к жизни. Из меня все ещё лезло и лилось, но я вдруг стал удивительно спокоен. Снял предохранитель и вновь нажал на гашетку. Пулемёт ровно и уверенно запел свою песню смерти. Теперь до передних было всего 15-20 метров. Они успели пройти по нашей земле лишних 5 метров и прожить на 2-3 секунды дольше, но они не успели использовать свой шанс, который давала им эта заминка. Дружно ударил винтовочный залп. Головного взвода уже не было. Он лег весь, так и не успев сообразить, что они услышали в кустах. Не прерывая очереди, я стал косить второй, а потом и третий взвод. Когда упали последние солдаты, последнего взвода, под пулеметную очередь удачно подвернулось 3 или 4 мотоцикла с колясками. Когда они успели появиться, я не видел. Наверное, они должны были стать головным дозором автоколонны, которая догоняла передовую роту. Разделавшись с ними, я отпустил гашетку и довернул пулемёт на приближающуюся  автоколонну. Снова нажал, но пулемёт молчал. Оторвавшись от прицела, я глянул, в чём дело. Кончилась лента. Одной длинной очередью мой «максим» (название пулемёта) объяснил незваным пришельцам все, что он о них думает.

Я удивился, мне казалось, что прошло очень много времени. Мне казалось, что я не меньше часа наблюдал в прицеле удивлённые, растерянные, испуганные и искаженные ужасом лица немецких солдат, а прошла всего 1(одна) минута. Именно за одну минуту «максим» расстреливает ленту в 250 патронов.

Я перевёл взгляд на дорогу. Те, кто еще минуту назад, внушал ужас, сейчас валялись на дороге тремя большими кучами, и тела многих из них еще извивались и корчились в смертных судорогах. Это была страшная картина, но жалости я к ним не почувствовал. Второй номер (у пулемёта  «максим» во время боя теоретически должны работать двое; по штату их называют: №1 и №2, кроме того, в пулемётный расчёт входит ещё 3 человека; все они называются №3; они должны таскать патроны и снаряжать ленты, а главное уметь заменить №1и №2 в случаи их гибели)   торопливо набивал патронами ленту. В суете первых минут войны мы схватили только одну снаряжённую ленту. Теперь на её снаряжение требовалось время. А времени не было.

 Из остановившихся машин  выскакивали солдаты. Быстро разбегались в стороны, стреляя на ходу. Падая в высокую траву и мелкий кустарник, они пропадали из виду и поэтому становились много опасней. Надо сказать честно, что обучен немец прекрасно, но бить их все равно надо. Самое плохое, их было в десятки, а может быть в сотни раз больше, чем нас. Огонь врага становился сильнее с каждой секундой. Через минуту, другую, он грозил превратиться в такой густой ливень, что поднять головы будет нельзя.

И снова спасительная команда: «Пулемётчики, отходите. Первые 50 метров ползком, потом бегом. Сидоров, проводи  пулемётчиков. Застава, усилить огонь! Держимся еще минуту. Не дайте им прийти в себя, иначе сомнут». Мы немного отползли и побежали. Впереди бежал один из любимцев командира. Позади нарастала перестрелка. Спустя короткое время, на опушке начали рваться артиллерийские снаряды. Но в это время бойцы нашей заставы уже догоняли нас. Немец снова стрелял по пустому месту.

Мы отбежали от опушки, на которой приняли бой метров 500-600, когда нас остановила команда: «Стой». Когда все подтянулись, выяснилось, что у нас двое раненых. Один из них мог передвигаться сам, второго принесли на руках. За обоими тянулся кровавый след. Три человека отсутствовало. Про одного вспомнили, что он споткнулся и как-то неловко упал, когда бежали от заставы к лесу. Другой принимал участие в бою на опушке, но никто не видел, когда он отстал от группы. Про третьего никто ничего сказать не мог, возможно, он погиб ещё на заставе. Ещё полчаса назад мы спали с этими людьми в одном помещении, и вот их уже нет в живых. Это было страшно, но после пережитого на дороге, мне это показалось, чем-то простым и обыденным. Пока выясняли судьбу этих троих, раненые были перевязаны. Командир сказал: «Я не знаю, как поведут себя немцы. Будут они прочёсывать лес или нет. Но я знаю, что мы должны вернуться к дороге и снова встать на их пути. Сделать это с ранеными мы не можем. Здесь рядом оборудован маленький шалаш для них. Мы оставим их здесь. Когда  подойдут наши, мы вернёмся за ними. Немцы могут обнаружить их, поэтому тот небольшой запас продовольствия, который удалось скопить, мы берём с собой.

Раненых перенесли в шалаш. Я поразился. Оказывается, мы стояли в 10 метрах от него. Но он, спрятанный в ветвях разлапистого дерева, был совершенно не заметен. К нему надо было проходить по камням, будто бы случайно лежащих здесь. Камни были положены очень давно, и уже успели обрасти травой. Проходя по камням, человек не мял траву, не протаптывал тропинку. Пообещав раненым, что мы вернёмся к вечеру, если останемся живы, забрав из шалаша всё продовольствие, мы ушли. Это было то самое продовольствие, которое не попало когда-то в общий котёл и досталось любимчикам.

 Мы двинулись к дороге не туда, где был бой, а в другое место. Место снова было удачное, видимо, тоже присмотренное заранее. Лес отходил от дороги метров на 50. Хотя всё было спокойно, последние 200 метров мы продвигались ползком.

На дорогу было страшно смотреть. Она вся была забита немецкими войсками. Они двигались в 2 полосы, занимая всю дорогу. Ближе к нам двигалась сплошная вереница конных повозок. Вторую полосу занимали автомашины.

Заняв позицию, мы неожиданно открыли огонь. Всё повторилось, как в первом бою. Я в течении 1 минуты расстрелял ленту, проведя стволом от начала до конца, а потом от конца до начала видимой части колонны. После этого мы со вторым номером быстро поползли назад. Застава осталась прикрывать отход.

В течение дня мы выходили на дорогу 6 раз в разных местах. Наши удары всё время были неожиданными и короткими. Один раз мы нарвались на танки. Командир сразу отослал нас (пулеметчиков (А.А.С,)) и бой вели только одни стрелки. Они дали танковой колонне пройти мимо, и дали залп вдогонку. Немецкие танкисты ехали, высунувшись из люков. На броне сидела пехота. Они сколько-то были прикрыты двигавшейся ближе к нам колонной конных повозок. Но всё-таки они являлись основной мишенью. Застава дала всего один залп и сразу ушла.

Не все выходы на дорогу были удачны. В течение этого дня мы потеряли ещё одного человека убитым и двух ранеными. Раненых мы каждый раз относили в тот же шалаш. Перед тем, как отнести раненого непосредственно в шалаш, очень внимательно проверяли, чтобы из него не текла кровь. Покушать командир разрешил только когда начало темнеть. Еды дал очень мало, объяснив это тем, что слишком много здесь прошло немцев, и неизвестно, сколько здесь придётся держать оборону.

Видимо, наши наскоки на дорогу всерьёз обеспокоили немецкое командование. Утром 23-го, двигаясь к дороге, мы чудом не нарвались на засаду. Попробовали выйти в другом месте, но снова вовремя заметили немцев. Когда окончательно рассвело, немцы начали прочёсывать лес. В течение дня мы только один раз смогли выйти на дорогу. И несколько раз у нас возникали перестрелки с немецкими взводами, прочёсывающими лес. Мы старались избежать боя, обойти их, и снова выйти к дороге, но это было очень сложно. В этот день немецкие цепи прочёсывания несколько раз прошли мимо шалаша с ранеными, но не заметили их. В этот день у нас тоже были и убитые и раненые, но воспринималось это как-то тупо. Всё заслоняла нечеловеческая усталость.

На третий день немцы сменили тактику. Вдоль всей дороги они растянули охранную цепь из часовых. Прочёсыванием занималось значительно меньше людей, но на этот раз они были с собаками. Наши раненые были обнаружены и после короткой перестрелки взорвали себя гранатами. На дорогу не удалось выйти ни разу. Но самое страшное – артиллерийской стрельбы мы теперь не слышали совсем. Значит, немцам удалось сильно потеснить наших. На третий день, после гибели раненых, наш командир сказал, что нам тоже необходимо поменять тактику. Коли мы не можем спасти наших раненых, нам придётся их оставлять на месте. Он потребовал, чтобы у каждого была смертная граната, которой он должен подорвать себя, когда его обнаружат немцы.

На четвёртый день мы покинули район заставы. Слишком сильно лес был насыщен прочёсывающими группами немцев. Началась бесконечная погоня за фронтом. При каждом удобном случае мы выходили на дорогу и расстреливали немецкие колонны.

Во время одного из таких выходов командир был ранен. Несколько пуль попало ему в спину, когда мы убегали от дороги, расстреляв очередную колонну. Командира подхватили и вынесли, но он был в очень тяжёлом состоянии. Его перевязали, и ни у кого не было  мысли, что его можно бросить. Он один стоил больше, чем мы все. Но он потребовал, чтобы ночью его вынесли к дороге. А группа должна продолжать бороться. С раненым это невозможно. Ночью мы выполнили его приказ, но не ушли, а остались на опушке. Хотелось надеяться на чудо. Утром на дороге появились немцы. Командир лежал рядом с дорогой в кювете и казался мёртвым. Это была прекрасная маскировка, т. к. мертвяков в кюветах было множество. Правда, большинство из них уже посинели и раздулись, но ведь никто не вглядывается в мертвечину у дороги. Мимо проезжали немецкие машины, двигались повозки, но он не подавал признаков жизни. Мы думали, что он умер. Решили дождаться ночи и похоронить его. Однако во второй половине дня на дороге показалась пешая колонна. Когда она поравнялась с ним, командир резко приподнялся, как будто и не был ранен, выдернул чеку и высоко поднял над собой гранату. Прогремел взрыв. Не дожидаясь команды, я тут же нажал на гашетку пулемёта. Дружно ударили винтовки. Те, кто был ближе к нам, разделили судьбу тех, кого мы расстреляли возле заставы. Слишком неожиданным и губительным был огонь. В этот раз я впервые расстрелял две ленты. Оговорюсь, оказывается любимцы командира в первый день вынесли боезапас заставы, в том числе и несколько пулемётных лент. До этого я всегда расстреливал одну ленту и убегал. В этот раз расстрелял две. Мы мстили за своего командира. В этот раз нам удалось уйти без потерь, но каждый из нас чувствовал: ОСИРОТЕЛИ.

Мы продолжали двигаться вслед за фронтом. Выходя на дорогу, мы теперь подолгу выбирали цель. Патронов оставалось мало, и мы теперь пытались использовать их с максимальной пользой.  Счёт дням потерялся. Остались только усталость и голод.

К своим мы вышли в начале июля, в районе реки Березины. Вышли мы большой группой. Нас было гораздо больше, чем в первом бою. Но это были бойцы других частей, примкнувшие к нам по дороге. От первоначального состава нас осталось всего три человека. Но тем не менее мы все, в том числе и примкнувшие к нам, продолжали называть себя заставой. Через линию фронта нам удалось пройти без боя. Мы даже проскочили фронт километров на пять, привыкнув скрываться в лесах.

Обнаружив, что мы  на своей территории, мы сразу принялись разыскивать какой-нибудь штаб. Нашли штаб пехотного полка, и наш сержант пограничник потребовал от командира в первую очередь патронов и гранат, во вторую очередь полосу обороны, и только в третью очередь поесть. Нам отвели полосу обороны по реке Березине. День или два было спокойно, я даже не помню сколько, потому что, выкопав окоп, я спал непробудным сном. Просыпался, для того, чтобы поесть, и снова засыпал. Потом немцы начали форсирование. Сначала был сильный артиллерийский налёт, потом в атаку пошла пехота. С противоположного берега били немецкие миномёты. Немецкая артиллерия била куда-то вглубь нашей обороны. Немецкие пикирующие самолёты, сбросив бомбы где-то у нас за спиной, теперь со страшным рёвом пикировали на нас, расстреливая позиции из пушек и пулемётов. Река была чёрной от плотов и лодок с немецкой пехотой. Но встретили их достойно. Дав им отчалить от берега, откуда-то из глубины ударила наша артиллерия. Огонь стрелков, до этого редкий и нестройный, набрал силу. Я тоже начал расстреливать их из пулемёта. Ниже по течению был или брод, или мост, я не знаю. Это было скрыто за поворотом реки. Но что-то мешало разбитым лодкам,  плотам и трупам уплывать. Там возникла запруда. А немцы всё лезли и лезли. Вода начала подниматься, выходя из берегов, и цвет воды был кровавый. Я не знаю, чем кончился этот бой. Целая серия немецких мин разорвалась рядом с моим пулемётом. Это последнее, что я запомнил. Но, наверное, наши выстояли, иначе, кто бы меня подобрал. Вот теперь и решай, кто драпает, и кто бьёт.