ПЕРВЫЙ БОЙ.

Рассказывает Александр Викторович Алексеев.

 

Небо на востоке начало светлеть. Повинуясь чьей-то команде, я не видел чьей, люди стали подыматься и двинулись вперёд. Поднялся и я. Сделал первый шаг, как будто перешагивая из одной жизни в другую. Я понимал, что сейчас произойдёт что-то такое, о чём я ещё только догадываюсь. Второй шаг дался легче, третий ещё легче, и вот я уже бегу. Скошенное поле, ровное, как стол. В темноте ещё не видно домов, но они должны быть где-то там. И справа и слева бегут десятки, даже сотни солдат. Мягкая почва гасит шум шагов. Тишина ничем не нарушается. В груди у меня подымается радость – МЫ НАСТУПАЕМ. Уже 14 месяцев идёт война, и наша армия с тяжёлыми боями всё отступала и отступала, и вот пришли мы – целая, свежая дивизия. И сразу началось наступление! Мы им, гадам, покажем! До самого Берлина погоним их от этой деревни. С такими мыслями я бежал к деревне и больше всего боялся, что фашистов будет мало, и мне не достанется. А хотелось увидеть хоть одного, чтобы убить.

 В темноте проступили очертания домов. Я бежал впереди всех, и очень торопился первым ворваться в деревню. Мы пробежали уже большую часть расстояния, когда навстречу нам вдруг ударил пулемёт. Ожил, гад. И сразу со всех концов поля послышалось: «Ура-а-а!» Я подхватил этот крик и постарался бежать ещё быстрее.

В эти секунды меня обогнал парень из нашего отделения (он называл его имя, я не помню (ААС)). У нас с ним ещё со времени формирования шёл постоянный спор – кто быстрее бегает. Мы оба были лучшими бегунами взвода. И вот сейчас он легко, играючи обошёл меня. А ведь я бежал из-за всех сил. Так я в деревню попаду только вторым, думал я. И постарался подналечь, чтобы всё-таки обогнать его. Но в эту секунду Высшая Сила подложила мне под ноги ком земли, я споткнулся и упал. Теперь точно не быть первым, падая, подумал я.

Ткнувшись в землю, я тут же начал подыматься. И вдруг увидел, что мой товарищ тоже лежит метрах в трёх впереди меня. Что он лёг, дурень? Лежать нельзя. До деревни рукой подать, надо брать первые дома. Одним рывком я перебросил тело вперёд, и дёрнул его за сапог: «Вставай, вперёд!» Он никак не среагировал. Я решил действовать более  решительно, если потребуется, даже ударить его, чтоб не трусил. Быстро переместился вперёд, и …я увидел, что у него нет головы. По всей видимости, она была оторвана разрывной пулей. Только тут я увидел, что по нам бьёт не один пулемёт, а несколько. Кроме того, в темноте мелькали вспышки винтовок и трещали автоматы. Если бы я не споткнулся о ком земли, мы бы сейчас могли лежать рядом, срезанные одной очередью.

Эта мысль была настолько неожиданной, что весь спортивный пыл из меня моментально вылетел. Но лежать было нельзя. Убьют. Я подхватил свою винтовку, и бросился вперёд. Но «ура» уже не кричалось. Я бежал и во весь голос вопил: «Мамочка милая, спаси!»

Как-то совершенно неожиданно я увидел перед собой забор. Я забыл про мамочку, мысль работала совсем в другом направлении. Если я буду его ломать - это долго, убьют. Лезть через верх -  хорошая мишень, убьют. Бежать вдоль забора – глупо, убьют. Ещё сам не понимая, что делаю, видимо мной руководила Высшая Сила, я на бегу выхватил гранату и бросил её вперёд под забор, и тут же упал. Едва взорвалась граната, я поднялся и бросился в пролом. Поднялся я, видимо, рано, потому что меня швырнуло на землю взрывной волной. С какой-то спокойной яростью я подумал: «Саша, не нервничай». Я снова поднялся и бросился в пролом.

Едва я заскочил в огород, как увидел первого немца. Азарт, который был у меня ещё минуту назад, куда-то делся. Минуту назад я хотел его увидеть и убить. А сейчас мне было наплевать на него. Я просто знал, что убью его. Немец тоже увидел меня. Он лежал в маленьком окопчике с пулемётом, и только что кончил менять ленту. До него было метров 10, а может и меньше. Он поднялся на колени, развернулся в мою сторону, и подымал пулемёт. Я же свою винтовку уже поднял. Она смотрела прямо в лицо немцу. Толи от страха, толи ещё по какой причине, немец опустил голову. Теперь я в прицел видел его каску, прямо её середину. Молнией проскочила мысль: «Сейчас я попорчу военное имущество», и нажал на спусковой крючок.

Немец ещё не успел упасть, а его пулемёт был уже в моих руках. Оглядевшись, я увидел ещё несколько немцев, которые стреляли по нашим солдатам, бегущим в деревню. Немецкий пулемёт ударил по своим хозяевам. У него оказалась очень сильная отдача. Нам объясняли его устройство, но стрелять из него мне пришлось первый раз. Да, это не «максим». Я не знаю, убил ли я кого-нибудь, слишком мешала отдача, она буквально валила с ног. Пулемёт был явно не предназначен для стрельбы с руки. Но этот фланговый огонь заставил немцев бросить позиции и бежать. Я провожал их огнём, пока мой пулемёт не замолчал. Потом я его бросил, взял свою винтовку и побежал к ближайшему дому.

Мне почему-то очень захотелось попасть в дом. Это был, наверное, какой-то инстинкт. Хотелось оказаться в помещении, под защитой стен, чтобы не было вокруг огромного пустого пространства с летящими неизвестно откуда пулями. Вбежав в дом, и убедившись, что он пуст, я устало опустился на табурет, хотя от начала атаки прошло всего две – три минуты, и пробежал я не более 600 метров, ну может чуть больше, я чувствовал себя очень усталым. Здесь, в обычном крестьянском доме я как-то немножко начал расслабляться.

Вдруг дзинькнуло стекло, и рядом со мной упала граната. Наша граната взрывается после того, как из неё выдернут чеку, через 2 секунды, немецкая через 8. Примерно секунду или около того она летит. Это была наша граната, однако, когда она взорвалась, я был уже в соседней комнате. После взрыва я вернулся обратно. В окно уже влезал какой-то боец. Я ему сообщил, что спал с его матерью, и добавил ещё несколько крепких выражений. В это время в соседней комнате взорвалась ещё одна граната. Солдат удивлённо посмотрел на меня, сообщил мне ту же информацию о моей матери, и тут же выскочил в окно. Там он кому-то закричал: «Тут уже наши, вперёд!»

Да, не отдохнёшь, подумал я, и тоже выпрыгнул в окно. Мимо пробегали наши солдаты. Вместе с ними я устремился в центр деревни, потом дальше. Немцев не было. Но когда мы приблизились к противоположной окраине, нас встретил яростный огонь.

 Деревня стояла со всех сторон окружённая полем. Если бы немцы попробовали выйти из неё, они бы превратились в прекрасные мишени. Мы бы перестреляли их всех. Они это прекрасно понимали и поэтому держались за последние дома с упорством обреченных. Но нас было больше, и мы лезли, платя за каждого убитого немца двумя – тремя своими жизнями.

Когда казалось, что деревня уже наша, немцев вдруг оказалось очень много, и они, что-то горланя по-своему, бросились на нас. Их было намного больше. Как по команде, мы все бросились бежать. Бежали так, что только пятки сверкали. Но добежав до своей окраины, остановились, дальше поле. Заняв оборону у крайних домов, мы приняли смертный бой. Немцев было больше, и они упорно лезли. Теперь они платили двумя – тремя жизнями за каждого нашего погибшего солдата. Но всё-таки их было больше, и они постепенно отжимали нас к полю.

С тоской оглянувшись на поле, я увидел там не только множество убитых утром, но и множество ползущих нам на помощь солдат. Когда они добрались до нас, мы все с криком «Ура!» бросились вперёд. Немцев как будто сдуло. С некоторой опаской, боясь нарваться на сопротивление, мы пробежали через центр деревни и дальше. У крайних домов немцы снова стояли насмерть. Всё повторилось, как в первый раз. И началось это качание маятника раз за разом.

В течение дня я присмотрел себе пулемёт. Расчёт этого «максима» погиб, и я без зазрения совести присвоил его себе, бросив винтовку. Бегать, правда, стало тяжелее, и много времени уходило на набивку лент, зато немцы теперь меня уважали. Как только мы с «максимкой» начинали свою речь, они сразу послушно ложились.

Правда, это уважение со стороны немцев заставляло меня крутиться волчком. Когда я стрелял из винтовки, немцы не обращали на меня внимания. Реагировал только тот, в которого я целился. Он сразу, или пройдя еще несколько шагов, падал, и больше не интересовался делами этого мира. Другим до этого дела не было, они продолжали делать то, что делали: или шли на сближение, поливая нас огнём или убегали. Когда же я начал стрелять из пулемёта, всё стало по-другому. Теперь ложились на землю не только те, в кого я целился, а все, кто находился передо мной. И тут же, едва коснувшись земли, все они начинали уговаривать меня помолчать.

Уяснив себе это, я не стрелял в одиночек, а бил только в кучу, где можно было за 3-4 секунды взять в прицел не менее пяти человек, потом, не прерывая очереди, старался как можно большему количеству залёгших наступающих внушить мысль, что надо быть скромнее и не тарахтеть тут своими автоматами и винтовками. Мне было совершенно безразлично, убивал я их или только пугал. Главным было, чтобы каждый враг, персонально подумав, что я стреляю именно в него, притаился на короткое время, прикинувшись убитым. Расстреляв в одну очередь 180-200 патронов из 250 в ленте, я каждый раз стремился быстро в течение 15-20 секунд исчезнуть с того места, откуда вел огонь, переместившись в какое-нибудь укрытие, хотя бы на десяток метров в сторону. И сразу, если позволяла ситуация, я начинал высматривать для себя новую огневую позицию и укрытие. Если же немцы были слишком ретивы, у меня еще оставалось в ленте 50-70 патронов, чтобы охладить их пыл. С отступающими было проще. Я их просто «провожал» короткими очередями. С обороняющимися тоже было не просто. Выбрав где-нибудь  удобную позицию, я старался короткими, прицельными очередями заставить немцев молчать, это удавалось плохо, ведь они были в укрытиях. Приходилось по нескольку раз уговаривать одного и того же немца замолчать, кроме того, мне мешали наши стрелки, которые в это время обычно находились между мной и немцем.

Наученный опытом,  я знал, что на окраине фашисты будут стоять насмерть и перебьют большинство наших, а потом пойдут в атаку. Остальные в подавляющем большинстве этого не знали, т.к. вступили в бой только несколько минут назад у нашей окраины села. Им, как и мне в первый раз казалось, что победа рядом. Зная то, чего не знали они, я на вражеской окраине не лез вперёд, а вел огонь с приличной дистанции, меньше обращая на себя внимание врагов и, как следствие этого, получая возможность бить врага на выбор. Кроме того, именно здесь я основательно пополнял свой боезапас.

 Когда к нам на помощь приходила очередная рота, с ней всегда было несколько тыловых бойцов-снабженцев, которые подтаскивали боеприпасы: патроны, гранаты. Раздав боеприпасы, они взваливали на себя раненых, которые не могли передвигаться сами, и отправлялись в тыл.

Особым спросом у тех, кто выжил из предыдущих  рот, пользовались гранаты. Их брали охотно сверх всяких норм. Я бы тоже с удовольствием взял еще десяток, но я и так был загружен как ломовая (грузовая (ААС)) лошадь. Я каждый раз брал только 2 цинка патронов. Каждый цинк весил 15-16 килограмм. Кроме того, на мне постоянно были: каска -2кг; малая сапёрная лопата - 2кг; фляга со спиртом за последние дни -1кг; подсумок с патронами, который полагается стрелку и автоматчику-1,5кг, только под вечер совсем вымотавшись, я догадался его выбросить; пара гранат -1,5кг; индивидуальный медицинский набор-0,5кг; котелок, ложка, кружка, неприкосновенный запас продуктов -4кг; тёплое нижнее бельё на зиму -2кг; должен был быть ещё 3кг-вый противогаз, но я его выкинул еще утром в овраге перед атакой; 4 попарно связанных поясными ремнями, снятыми с убитых, коробки с лентами для пулемёта. Эти ленты в это время уже были пусты, Каждая коробка весила 2-3 кг. Ну и главный вес составлял, конечно, «максим». В «сухом виде» он весит около 60кг, с водой немного больше.

Без воды «максим» стрелять не мог. Его можно катать на колёсах, но скорость движения при этом небольшая, он в этом плане недодуман, поэтому все, кому позволяли физические данные, таскали его на себе. Я тоже таскал его на плечах.

Сразу после «заправки» патронами я с помощью бойцов, снаряжал ленты патронами. Желающих помочь всегда было в избытке, но все равно мы не успевали. Звучала команда: «Приготовиться к атаке», и заниматься снаряжением лент было уже некогда - я торопился занять место как можно ближе к противнику, чтобы мой огонь был эффективнее. Расстреляв по убегающим все, что удалось снарядить (лента не заряжается, а снаряжается (ААС)),  я выкручивал сливную пробку и, взвалив пулемёт на плечи,  бежал вслед за стрелками, всё свое таща с собой, стараясь не только не отстать, но еще и обогнать хотя бы нескольких из них. Они мне были нужны для набивки лент патронами.

Добежав до середины деревни, где был колодец, я останавливал солдат, которых удалось обогнать, и просил их набить ленты. Сзади, конечно, были не самые храбрые воины, и они охотно соглашались, радуясь про себя непредвиденной задержке, которую им никто не сможет поставить в вину. Я закручивал пробку сливного отверстия. Кипящая вода по пути уже успевала вытечь. Я заливал новую, холодную. Пулемёт был готов, ленты нет. Зная, что сейчас будет на окраине, я торопил солдат. Не очень торопясь попасть в передовую цепь, эти солдаты охотно помогали мне тащить пулемёт, коробки с недоснаряженными лентами, распечатанный цинк с патронами.

Выбрав позицию, я начинал стрелять, а солдаты снаряжали мне ленты. Они это делали быстрее, чем я их опустошал. Поэтому через короткое время я имел в запасе 3 снаряженных ленты, четвёртая в пулемёте. Предполагая, как будут развиваться события дальше, а это повторялось каждый раз практически одинаково, я начинал хитрить. Дав по врагу короткую очередь, я снимал ленту и отдавал её на доснаряжение. Ставил другую, полную. После короткой очереди снимал её. Иногда солдаты высказывали удивление, и даже недовольство. Мне было плевать, мне нужны были максимально снаряжённые все 4 ленты. Я то знал, что через короткое время помощников у меня не будет, а стрелять, вертясь как белка в колесе, надо  будет много.

 И вот немцы в очередной раз поднимаются в атаку, наши, как будто это в первый раз, от неожиданности, не принимая боя, бегут. Моих помощников как ветром сдувает. Сейчас решается всё: жить или не жить. Длинные очереди должны сбить с атакующих спесь, и дать лично мне возможность убежать. На этой окраине мне сильно мешают наши бегущие стрелки, на другой будет удобнее, со своим «хозяйством» я прибегу туда последним, если доживу. Но добежать удастся только в том случае, если сейчас удастся ИХ хоть ненадолго положить. И это надо сделать одной лентой. Затянуть время, значит героически погибнуть. И хоть нас все время призывали к героической смерти, я каждый раз предпочитал бегство на свою окраину.

Так в этой беготне через деревню и проходил день. Сколько раз это повторялось, я не могу сказать даже приблизительно. Много, очень много. Каждый раз,  когда подходило пополнение, мы – человек 150-160 – бросались в атаку, а к приходу следующего пополнения нас оставалось только 30-40 человек.

 С каждым пополнением приходили и пулемётчики, иногда один, иногда два расчёта, но каждый раз в конце я оставался один. То ли они не обладали тем опытом, который я успел приобрести за эти часы, то ли потому что их было по двое у пулемёта, и ещё трое путались под ногами, и из-за этого они были инертнее и крутились медленнее. А может из-за того и другого вместе, но никто из них долго не жил. Видимо поэтому, желающих взяться за пулемёт было немного. Желающих помочь набить патроны, было много, а рядом никто не ложился. А если кто-то и брался за бесхозный пулемёт, то, как и штатные пулемётчики, жил недолго. Меня в этот день Высшая Сила просто хранила.

К вечеру на обоих окраинах все дома были разбиты, всё деревянное сгорело, было накопано много маленьких окопчиков, сооружены удобные брустверы из мертвяков. Трупов было множество, местами они лежали в пять – шесть слоёв друг на друге. А в середине деревни даже стёкла в домах были целы. Там те и другие пробегали не останавливаясь.  

Наконец начало темнеть. Бой постепенно угасал, уже и не помню на которой окраине. Чувствовалось, что ночью будет передышка. Уже давно я не видел знакомых лиц солдат нашей роты. Мне очень хотелось бы знать, жив ли кто-то из них, но спросить было не у кого.

Когда стемнело, и бой угас, я почувствовал, что хочется есть. Весь этот день было не до еды, да и вчера вечером не удалось покушать. Вчерашнее купание в реке казалось далёким, как будто было много лет назад. Я лежал у пулемёта и думал, будут ли кормить сегодня ночью, или просто вскрыть рюкзак любого из мертвяков и забрать неприкосновенный запас продуктов и съесть. В тот день я, приученный к дисциплине, ещё думал о таких вещах.

 Вдруг рядом с собой я услышал знакомый голос: «Солдат, ты чей?» Это был адъютант старший нашего батальона. Я ответил: «Ваш», и назвал номер роты. Офицер удивился: «А ещё кто-то есть живой?»

- Не знаю, кажется, нет.

- Я знаю в батальоне всех пулемётчиков, но что-то тебя не припомню.

- А я с сегодняшнего дня пулемётчик. Сам себя назначил.

- И как, получается?

- У них спросите. Слушаются, как дети. Сразу ложатся.

- Мне повезло, что я тебя встретил. Комбат приказал привезти пулемётчика для охраны штаба. Иду и думаю, где его взять. Эта проклятая деревня сожрала весь батальон, и не только наш. Утром начали атаку три роты трёх батальонов, потом поротно шли пополнения. К обеду нашего полка уже не было. Вторую половину дня на подмогу посылались роты другого полка. Я боялся, что здесь вообще не найду своих, а кто мне даст своего пулемётчика. Ну что, пойдёшь охранять штаб?

Понимая, что здесь завтра будет такая же мясорубка, я испытал огромную радость, но, боясь показаться трусом, ответил скромно, понимая, что всё равно вопрос решён: «Как прикажете».

Через 5 – 6 минут мы были в балке, откуда утром началась атака. Штаб батальона размещался там.