ВТОРОЙ ДЕНЬ.

Рассказывает Александр Викторович Алексеев.

 

25 августа 1942 года для нашей дивизии был таким же тяжёлым днём, как и накануне. Бой шёл за ту же деревню. Всё также туда шли рота за ротой. Но лично для меня этот день был спокойным.

Ранним утром комбат подошёл ко мне, и, не узнавая меня, стал расспрашивать о подробностях вчерашнего боя. Я как мог, отвечал на его вопросы. Не удержавшись, я спросил его: «Почему на пополнение идут поротно, разве нельзя бросить батальон, и тогда деревня будет взята». Комбат ненадолго задумался, а потом ответил: «Тебе, вообще-то не надо это знать, но я всё-таки скажу. Если мы большой силой вышибем немцев из деревни, он всю эту силу размажет артиллерией, а сейчас идёт беготня вплотную друг к другу, и он не может в полную силу использовать свою артиллерию. А у нас её просто нет. Поэтому мы и ведём бой на выматывание. Хорошо бы было с флангов ударить, но там они уже закрепились, и будут большие потери при атаке. Поэтому у нас нет другого выхода. Надо сначала выбить у них людей, а потом наступать. Пока они не обескровили, мы не можем решительно идти вперёд. Я вот только боюсь, что сегодня они нас в этих балочках причешут. Я уже сообщил своё мнение  командиру полка. Не знаю, что предпримет он, а я свой штаб вывел. Здесь, на голом месте, мы в большей безопасности, чем там, где много людей. Все вспомогательные подразделения батальона я вывел из балки ещё вчера».

Потом он задал мне ещё ряд вопросов, на которые я ответил. Под конец разговора он спросил: «Мы с тобой раньше встречались? Что-то знакомое в тебе есть». «Так точно, вы нам мыло давали». Комбат удивлённо вскинул брови: «Ты? Два дня назад ты был пацаном, а сегодня я думал, тебе лет тридцать с лишним. Ну ладно, солдат, служи. Я распоряжусь, чтоб тебе в расчёт ещё пару солдат дали».

- Спасибо, товарищ капитан, лучше не надо.

- Почему?

- Да я вчера почти целый день один с ним управлялся, и живой, а расчёты долго не живут. Пока дашь команду, потеряешь секунду, другую, а за это жизнью платить надо.

- Ну, как знаешь, солдат. Не обижайся потом, что тяжело таскать. Винтовку на пулемёт поменять можно, пулемёт на винтовку – нет.

На этом наш разговор с комбатом закончился. Он прошёл в свой окопчик, и там по телефону стал разговаривать с разными командирами. Я был недалеко, и слышал всё, что он говорит. Не трудно было догадаться, что боевых рот нашего батальона уже нет. Они погибли почти полностью, не считая раненых. Несколько человек легко раненых, а точнее, просто воспользовавшихся лёгкими царапинами, чтобы уйти с поля боя в медсанбат, медицина вернула в строй. Кроме того, шла чистка тылов и полубоевых подразделений. Завтра боевые роты должны быть полнокровными, и снова вступить в бой. Вот формированием этих рот и занимался комбат. Его замечание командиру полка о большом скоплении народа в балке, не прошло не замеченным. Люди из балки были выведены, и по всему полю теперь окапывались. Я не могу сказать, была ли это продуманная оборона, или каждый копал, как ему вздумается. У меня была своя задача. Наблюдать за деревней, и если немцы будут наступать из неё, вышибив наших, стоять насмерть, и дать штабу уйти.

Стрелять мне не запрещалось, и когда немцы прижимали наших к окраине, я как мог, поддерживал своих огнём. А когда наши отгоняли их, снаряжал ленты.

В этот день произошло ещё два события, похожие, как две капли воды одно на другое. Появился безобидный немецкий самолётик. Его называли рамой, потому что он имел два фюзеляжа, и снизу походил на оконную раму. Мы уже знали, что этот самолёт никогда не бомбит, и никогда не стреляет. И относились к нему легкомысленно, не понимая его значения. Он, сначала пролетев над нами, вернулся, и стал описывать над нами круги. Я не обращал на него внимания. Как раз бой шёл  на нашей окраине, и я занимался своим делом, выбивая особо наглых гитлеровцев.

Вдруг послышался крик командира батальона: «Всем! Бросай всё! За мной бегом марш!» И он, выскочив из окопа, бросился в сторону деревни. Все, выскочив из окопов, побежали вслед за ним, не понимая, почему вдруг он решил броситься в бой. Бросить своего  «максима» я, конечно,  не мог, поэтому, взвалив его на себя, бросился следом за другими. Мы добежали почти до самой деревни, т.е. около 100 метров, когда командир приказал: «Ложись!» Только мы успели лечь, как в том месте, где были наши окопы, вся земля встала дыбом. Несколько десятков артиллерийских снарядов ударило туда. Полежав ещё немного, мы отправились чуть в сторону, опять метров за 100 от деревни. И там командир приказал: «Копать!» Мы все принялись рыть индивидуальные ячейки. Связисты со старого места на новое передёргивали провода, искали уцелевшие телефоны, куда-то бежали за новыми катушками и телефонами.

Я как-то и забыл про «раму». Я копал себе окоп, а когда нашим было туго, поддерживал их огнём. Мы только успели закончить копать окопы, как нашего комбата снова как будто ужалило, та же команда, и тот же бросок к деревне. И снова там, где мы только что вырыли окопы, море артиллерийского огня. Когда огонь утих, мы отошли далеко назад, в ту самую балку, откуда вчера мы начали атаку. И снова начали окапываться. На этот раз балка была совершенно пуста. Связистам снова пришлось налаживать связь.

 В этот день больше никаких событий не случилось, если не считать за событие, что ещё до первого артналёта, ко мне подошёл писарь батальона, и спросил фамилию. Я ответил. Он ушёл, точнее, уполз на корячках, как и подошёл, и через какое-то время вернулся ко мне снова, и протянул мне какой-то конверт. Я взял конверт, и спросил: «Что это?», - письма обычно раздавал не он.

- Похоронка.

- Какая похоронка?

- Как какая, на тебя. Я вчера, сверившись со списком из медсанбата, на всю вашу роту написал, кого не было в медсанбатовском списке. И вот только одна твоя лишняя.

Я с остервенением разорвал эту бумагу в клочки. «Ты что делаешь», - закричал писарь: «Ведь с таким амулетом тебя ни одна пуля не возьмёт!» Я понял, что совершил глупость, но отступать было поздно. И я сказал со знанием дела, как будто знал это наверняка, хотя мысль пришла в голову только что: «Если письмо написано, оно должно быть отправлено. Если не порвать эту мерзость, это письмо уйдёт по назначению. Писарь был молодым парнем, и наверняка, как и большинство из нас не верил в бога, но тут он перекрестился, и сказал: «Прости меня, Господи, чуть человека не сгубил». Я не знаю, кто из нас был прав, является ли похоронка амулетом. Наверно, прав был всё-таки я, ведь я выжил. А может быть, Высшей Силе понравился мой ответ, и она решила меня сохранить.

Уже поздно вечером у меня состоялся ещё один разговор с командиром батальона. Видимо уладив все батальонные дела, он вылез из окопа, и закурил, остановившись совсем рядом с моим окопом. Я задал ему вопрос: «Товарищ капитан, как вы узнали об артналётах? Вам что немцы по телефону об этом сообщают?» Не принимая моего шутливого тона, комбат ответил: «Ты две недели на войне, и то уже многому научился, а я начал в июне 1941, с третьего дня. И всё время на фронте, кроме двух недель, пока за вами ездил. Учись, солдат, воевать, и думай. Ты раму видел?»

- А что – рама? Она же не стреляет.

- Да, не стреляет, и не бомбит, но нет пакостнее самолёта. У юнкерса 2 – 4 бомбы, у мессера пулемёты и пушки. Когда они атакуют, их видно и слышно, а у рамы рация. Когда ударят немецкие пушки по её наводке, догадаться трудно, поэтому, когда появляется рама, смотри в оба, засекай каждый взрыв, просчитывай интервалы между ними, этим ты, если будешь правильно соображать, сможешь рассчитать скорость мышления немецкого корректировщика. И как только поймёшь, что тебя взяли в вилку, беги с этого места. Бежать можно ровно столько, сколько времени нужно корректировщику, чтобы ударить в цель. Потом ложиться. Считать надо с точностью до секунд. Ошибёшься, убьют. А если бежать нельзя, просто спрячься на самое дно окопа. Сегодня было легко рассчитать корректировщика. Не нас одних рама обстреливала. Сегодняшний корректировщик работал со скоростью 1минута 45 секунд. Это очень высокая скорость, большие профессионалы. Так что, нам сегодня здорово повезло. Если бы рядом не было немцев, он бы преследовал нас огнём, но он боялся ошибиться, и ударить по своим, на что я и рассчитывал, когда бежал в сторону деревни. Если бы не было рядом немцев, бежать бы надо было врассыпную, в разные стороны.

Темнело, бой в деревне затухал, кончался второй день нашего наступления.