ОЧЕНЬ  ХОТЕЛОСЬ  ЕСТЬ.

Рассказывает Александр Викторович Алексеев.

 

Перед самым рассветом ко мне подошёл офицер, командующий гарнизоном дома, в котором я находился. Он мне сообщил, что сейчас из соседнего дома наши будут атаковать дом, захваченный фашистами. Я с пулемётом должен переместиться туда, и прикрыть атаку огнём. «Если выживешь, возвращайся, ты нам тоже нужен», - закончил он.

 Я отправился выполнять приказ. Как просто в мирное время перейти из одного дома в другой. И как это трудно сделать в Сталинграде. По прямой между домами было метров 50, может быть 60. Но пройти их было немыслимо. Поэтому надо было идти сначала в тыл, потом в глубине нашей обороны перейти улицу, и снова из тыла выйти в дом, где я должен находиться. На дорогу с её перебежками, переползаниями, ожиданиями, у меня ушел почти час. Но я не опоздал. Мне указали на приготовленную для меня позицию. Заняв её, я ещё долго ждал начало атаки.

Атака была неудачной. Не смотря на то, что её поддерживало несколько пушек и пулемётов, немцы быстро положили наших пехотинцев. Кроме того, атака была поддержана из соседних домов. Но и тех тоже выкосили. Получив разрешение командира, я отправился в обратный путь.

Когда я пришёл в «родной» дом, я увидел, что один из солдат доедает краюшку хлеба. Я чуть не захлебнулся слюной, спросил у него, где он взял. Солдат объяснил мне, что перед самой атакой пришла большая группа снабженцев с хлебом. Давали по булке в руки, а некоторым и две досталось. Я кинулся опрашивать солдат, не осталось ли у кого хлеба. Таких не было. Кто-то из солдат сказал: «Хлеб давали перед самой атакой, а ели мы его уже после. У мертвяков, погибших в этой атаке, хлеб должен быть. Дождёмся ночи, сходим за хлебом».

Я стал вспоминать, когда я ел в последний раз. Я уже давно потерял счёт дням. Голова отупела от бесконечного боя, и чувства опасности. Я упорно вспоминал день за днем. Вчера не ел. Позавчера не ел. Третьего дня не ел. Четыре дня назад в канализационном колодце напился воды, пахнущую мертвечиной и человеческими нечистотами, но не ел. Пятого дня тоже не ел. Шестого дня тоже не кормили. Семь дней назад пришло пополнение с продуктами, я съел банку тушёнки и несколько сухарей. И все эти дни шёл бой. Я бегал, ползал, таскал свой пулемёт, из-за нервного напряжения не замечая голода. Сейчас, подумав о еде, я вдруг ощутил слабость во всём теле. Я подумал: «А ведь столько без еды не живут. Если бы не война и нервное напряжение, я бы уже умер с голоду». Подумав так, я действительно почувствовал, что силы оставляют меня. На улице было тихо. Ни наши, ни немцы в ближних домах почти не стреляли. И мне подумалось, что в спокойной обстановке до темноты я не доживу. И я решил идти на добычу хлеба немедленно.

Солдаты меня не пускали: «Куда среди бела дня на улицу?» Но мне очень хотелось есть. И я им объяснил, что мне уже всё равно, не евши семь дней, я всё равно не доживу до вечера. Тут уже кусок хлеба стал искать не я один, а весь гарнизон стал опрашивать друг друга, нет ли куска хлеба для умирающего от голода. Но все вместе они собрали только маленькую пригоршню хлебных крошек пополам с мусором, нашедшуюся в карманах. Этого было бы мало даже курице.

После этих сборов меня никто не останавливал. Солдаты предложили мне открыть огонь, прикрывая мой выход, но я попросил их не делать этого, потому что как только огонь ослабнет, внимание противника утроится, и они меня точно обнаружат.

И вот среди бела дня я выполз на улицу, заваленную трупами. Первый уже разложился, лежит давно. А это – немец, тоже не стоит терять на него времени. И этот старый, и т.д., и т. д. Некоторых мертвяков я пропускал, они были старые, и уже воняли, некоторых обыскивал, но хлеба не было. Я осмотрел уже 15 – 20 мертвяков, когда меня заметил немец.

Это был автоматчик. Автомат того времени имел малую прицельную дальность. Попасть из него в цель на расстоянии свыше 50 метров было проблематично. Автоматчик стрелял издалека, пули втыкались в землю впереди, сзади, с боков от меня. Высшая сила как будто щитом закрыла меня, ни одна пуля не поразила меня. Судя по длине очереди, немец расстрелял весь магазин. Сейчас должно быть 3 – 4 секунды на смену магазина. Потом ещё столько же на прицеливание. Самое время попытаться броском вернуться домой. Но я очень хотел кушать. Тем более, что совсем рядом на два метра впереди я увидел нашего солдата, лежащего на спине. На груди под шинелью у него явно что-то было. Я рванулся к нему, и рванул шинель, вырывая крючки. Под шинелью была  2 – 3 раза надкушенная булка хлеба.

Мимолётно я глянул в лицо солдата. Он оброс бородищей, и был до невозможности грязен. Что-то в его лице мне показалось знакомым. В те минуты мне было не до этого, но забегая вперёд, скажу, мне кажется, это был солдат нашей дивизии. Очень маловероятно, наверно я ошибаюсь, но мне потом казалось, когда я вспоминал его лицо, что это был один из тех, кто вытаскивал меня из петли, когда я шутил. Как давно это было.

Едва я завладел булкой хлеба, как вокруг меня снова стали падать пули. На этот раз автоматчик стрелял короткими прицельными очередями. Но мне было не до него, я хотел есть. Я повернул знакомого мертвяка на бок, и втиснулся под него, накрывшись им. Он был ещё мягким и податливым. Тело его ещё не успело окостенеть. Немец стрелял по мне. Пули падали рядом, некоторые с противным чмоканьем втыкались в накрывавшего меня мертвяка. Если бы немец стрелял из пулемёта или винтовки, пуля, пробив мёртвое тело, убила бы и меня. У автомата такой пробивной силы не было. В голове у меня была только одна мысль – успеть съесть  хлеб, пока он меня не убил. И это мне удалось, я съел всю булку.

После этого мне захотелось жить, а немец всё ещё стрелял в меня короткими очередями. Я решил, что хватит играть со смертью в прятки, и перестал шевелиться, изображая из себя мертвяка. Постреляв ещё какое-то время, немец успокоился. А я незаметно для себя уснул.

Проснулся я ближе к вечеру. Моё «одеяло» всё ещё было на мне. Шла яростная перестрелка. Пытаться вернуться было абсолютным безумием, кроме того у меня сильно болел живот. Боль буквально пыталась скрючить меня. Но превозмогая её, я лежал не шевелясь, понимая, что стоит только сделать движение, и немцы меня пристрелят. Сейчас не то, что во время затишья, сейчас все у окон и амбразур. Под шквальным огнём я лежал до темноты.

Когда стало темно, я обшарил ещё несколько покойников, нашёл ещё три булки хлеба. И с этими трофеями я вернулся «домой». Те, кто пережил этот день, очень удивились. Меня уже давно считали мёртвым. Оторвав себе горбушку, и сунув себе в карман на потом, я отдал оставшийся хлеб солдатам.

 Всю ночь меня мучили боли в животе. В мирное время я б наверное помер от заворота кишок, но утром начался новый бой, и болеть стало некогда. Оставшийся хлеб я съел вечером этого дня, когда о боли в животе уже и не вспоминалось. А снабженцы с едой пришли ещё только через два дня.

Вообще в дни войны, везде и в Сталинграде особенно, у нас было два врага. Один – официальный, с которым можно было бороться – фашисты. Второй – не официальный, о котором молчали, и которого приходилось просто терпеть – голод. Я не помню, чтобы у меня когда-нибудь был патронный голод, раненых тоже вытаскивали каждую ночь, служба эвакуации работала отлично, а с продовольствием было очень плохо.

 Каждую ночь через Волгу переправляли подкрепление, вместе с ними переправляли боеприпасы, при этом треть людей и грузов погибало. Обратным ходом моряки волжской флотилии везли раненых, и снова треть их погибала. Каждую ночь на Волге погибала половина приготовленных плавсредств, и каждый день эти потери восполнялись. Плавсредств катастрофически не хватало. Поэтому  продовольствие везли только тогда, когда была такая возможность. И это было, наверное правильно, слишком мало в Сталинграде было долгоживущих.