ПРОСНУЛСЯ,  ХОТЕЛ  ВЫРУГАТЬСЯ  И …  ПРОМОЛЧАЛ.

Рассказывает Александр Викторович Алексеев.

 

Бои за Сталинград были исключительно тяжелыми и упорными. И чем ближе фашисты прижимали нас к Волге, тем больше наше командование требовало отбить утром то, что было потеряно накануне. Уже давно казалось, что большего ожесточения быть не может, но тем не менее оно постоянно нарастало. В Сталинграде с самого начала бой шел круглосуточно, но если на окраинах ночью он почти затухал, и это была  простая перестрелка из укрытий, то теперь возле самой Волги обе стороны атаковали днём и ночью.

Как-то постепенно, незаметно изменился и характер атак. Если на окраинах обе стороны старались собрать для атаки побольше сил, а потом на УРА добиться выполнения поставленной задачи, то теперь таких атак становилось все меньше и меньше. Здесь у самой Волги родилась новая тактическая единица – штурмовая группа.

В мемуарах пишут, что мол это наше, советское изобретение, это мол наши солдаты в ходе боёв начали использовать эту тактику. Это только наполовину правда. Обе стороны несли тяжелейшие потери. Солдаты и младшие офицеры обоих армий задумывались над одним и тем же вопросом: Как выполнить задачу и остаться при этом живым. В этих условиях тактика штурмовых групп рождалась одновременно у нас и у них.

 Это были маленькие группы от 3 до 15 человек щедро снабжённые гранатами. Они стремились незаметно сблизиться с противником, оглушить его гранатным ударом, добить уцелевших и захватить комнату, этаж, подвал, дом, развалины - сколько получится. Для таких малых групп ночная темнота самое подходящее время. Если противник обнаруживал такую группу на подходе, она, как правило, старалась исчезнуть без боя, и нанести удар в другом месте. Конечно, очень часто эти группы погибали все до единого, что сделаешь –   это  война.

С одной из таких групп однажды ночью отправился и я. Зданий в этом приречном уголке Сталинграда не сохранилось. Только груды битого кирпича были больше там, где когда-то стояли дома. Про кирпич сказано, правда, не совсем точно. Бои в этом районе были настолько упорными, и так много выпадало «металлических  осадков», что при ближайшем рассмотрении трудно было сказать чего здесь больше: битого кирпича, разного металла, разорванного человеческого мяса, или тряпок, которые когда-то были обмундированием. Всё это было перемешано вместе, и без конца перемешивалось всё новыми, и новыми взрывами, и мяса повсюду становилось всё больше и больше.

 Наша небольшая группа двинулась вперёд с целью захватить любой удобный для обороны уголок развалин. Я двигался последним. Предполагалось, что бойцы, вооружённые автоматами, при обнаружении противника первыми вступят в бой, и уничтожат его. Я со своим тяжёлым оружием в дальнейшем должен был составить основу обороны нового объекта.

С немцами мы столкнулись неожиданно. Бой был внезапным для обоих сторон. Столкнувшись в темноте почти нос к носу, две штурмовые группы практически уничтожили друг друга. Уже через полторы – две минуты нас было только двое, а немцев, кажется, трое. Причём в этом бою я был неполноценным бойцом. «Максим» не предназначен для быстротекущего боя, когда расстояние до противника всего 8 – 15 метров. Он слишком тяжёл для этого. Этот бой для меня, наверное, стал бы последним, если бы я не заметил в темноте, в момент взрыва гранаты, какую-то яму. Я спрыгнул в неё. Это оказалось что-то типа окопа с каким-то неровным дном. Воспользовавшись укрытием, я одну за другой бросил в немцев шесть гранат, всё, что у меня было.

Наступила тишина. Я не знал, все ли люди рядом погибли, или кто-то отошёл, а если кто затаился, свой он или чужой. Вокруг меня стояла тишина. Через какое-то время я выбрался из окопа и попытался найти кого-нибудь из своих, но вокруг были только мертвяки:  старые и новые. Наверное мне сразу следовало вернуться, но я почему-то решил занять этот окоп. Это было неправильное решение, но я так вымотался, что ноги еле держали меня. То, что я был один в этом страшном городе, меня уже давно не пугало. Я был уверен, что никогда не выберусь из него, и буду здесь убит.

Приготовив пулемёт к бою, я всю ночь ждал появление фашистов. Окоп, предположительно,  находился на их переднем крае, но враг не появлялся. Ночь кончилась, начало рассветать. В свете наступающего дня я смог внимательно рассмотреть своё укрытие. По всей видимости, первоначально это была щель (земляное укрепление, представляющее из себя глубокую яму не менее двух метров глубиной, длинную и узкую, предназначенную для укрытия во время артобстрелов и бомбёжек; человек, лежащий на дне этой ямы, малоуязвим), однако кому-то она понадобилась, как окоп. Но для этого она была слишком глубока, и этот кто-то застелил дно двумя слоями мертвяков. И теперь эту щель вполне можно было использовать как окоп. Вот только дно было неровное, не мешало бы немножко присыпать это всё кирпичом, но заниматься этим сейчас было нельзя, я был среди врагов.

 День тянулся бесконечно медленно. Рядом фашистов не было. Я сделал в этот день несколько удачных очередей, но всё-таки чувствовал себя отвратительно, один среди врагов. А усталость наваливалась на меня всё сильнее, и сильнее. В какой-то миг я увидел довольно большую группу немцев, человек двадцать. Они ползком передвигались куда-то, метрах в 150 от меня. Лента в пулемёте уже была наполовину расстреляна. Я принялся расстреливать замеченную мной группу, даже не поменяв ленту. Я устал, и хотел спать. Патроны кончились, надо было менять ленту, цель ещё не была добита. Но у меня даже на это не хватило сил, я упал и уснул.

Проснулся я от удара. Кто-то больно ударил меня сразу двумя кулаками в грудь. Я хотел выругаться, обматерить обидчика, но Высшая Сила подсказала мне: «Молчи». Что-то больно ударило мне по ногам. Я чуть-чуть приоткрыл глаза. У меня на груди стоял немец, на ногах другой. Тут же в окопе был ещё и третий. Немцы принимали меня за мертвяка.

Если бы рядом находился корреспондент центральной газеты, я бы, конечно, рванул гранату-лимонку, уничтожая себя и фашистов (гранатами я запасся, когда искал раненых), но его рядом не было, и я решил подождать.

Была уже вторая половина дня. Чем кончится моё соседство с тремя фашистами, страшно было представить. Хорошо, если сразу пристрелят. Мертвяка мне пришлось изображать до самой темноты. Немцы о чём-то переговаривались между собой, кто-то из них постоянно наблюдал за нашими позициями, стоя то на мне, то на лежащем рядом покойнике. Отдыхающие немцы сидели только на мне, так им было удобнее. А я старался даже не дышать. Наконец стемнело, совсем близко раздалась какая-то команда по-немецки, и все мои «сожители» выскочили из окопа. Они до того надоели мне своим топтанием, что я еле удержал себя, чтобы не вскочить вслед за ними, и не бросить им вслед гранату. Но я не знал, что делается рядом, и поэтому заставил себя лежать. Ведь их могло быть не трое, плюс четвёртый, подавший команду, а во много раз больше. Переждав ещё какое-то время, я поднялся.

Никого вокруг не было. Пулемёт стоял на своём месте, рядом валялась расстрелянная лента, и открытая коробка со снаряжённой лентой, которую я так и не смог вставить, уснув прямо в бою. Держать дальше эту позицию мне не хотелось, и, прихватив всё своё хозяйство, я отправился к своим. Я не знал как меня там встретят. Может быть, расстреляют за оставление позиции, но и здесь оставаться на верную смерть не хотелось.

В Сталинграде везде было страшно, но здесь ночью одному страх был особенно сильным. Он особенно усилился, когда я столкнулся с небольшой группой немцев, с которыми мы обменялись «консервными банками» (наступательными гранатами). После этого немцы растворились в ночи, как будто их и не было. Немецкая граната хоть и разорвалась недалеко, только слегка оглушила меня, не задев осколками. После этого хотелось куда-нибудь спрятаться, и хоть ненадолго забыть об опасности.

Среди битого кирпича я наткнулся на яму. По всей видимости, это был лаз в подвал. Я решил залезть туда, и хоть немножко отдохнуть. Пулемёт я решил не тащить с собой, и налегке прыгнул внутрь. Тут же в упор в меня раздался выстрел. Пуля слегка царапнула плечо. Это даже нельзя было назвать раной. Вместе с выстрелом послышалось русское ругательство, и щёлкнул затвор, кто-то невидимый в темноте собирался стрелять ещё раз. Не медля ни секунды я закричал, что я свой.

«Свой. Родной»- невидимый в темноте человек заплакал. Из разговора с ним я узнал следующее. Оказывается прошлой ночью, вслед за нашей штурмовой группой двинулась довольно большая группа пехотинцев. Они успели продвинуться вперёд метров на 80-100, когда впереди началась стрельба и гранатный бой. Ясно было, что штурмовая группа нарвалась на противника. Схватка происходила метрах в 50-70 впереди. Не видя в темноте как разворачивается бой, пехотинцы не стали открывать огонь, а занялись оборудованием рубежа обороны, используя для этого воронки и мертвечину. Мертвяков было множество, и их использовали вместо мешков с песком.

Из ушедшей вперёд штурмовой группы вернулось два человека. Один был легко ранен, другой без сознания. Легкораненый сообщил, что все остальные погибли и впереди только фашисты.

То, что за ночь удалось на 80-100 метров продвинуться вперёд - было большим успехом. Но захваченное надо ещё удержать. Остаток ночи ушел на укрепление позиций. Командир, командовавший этими пехотинцами, приказал зря огня не открывать, чтобы противнику труднее  было определить численность выдвинувшейся вперёд группы, и стрелять только наверняка. Утро прошло спокойно. Фашистов близко не было видно.

Недалеко впереди была обнаружена наша пулемётная точка. Откуда она взялась неизвестно, но то, что впереди есть наши, вселяло уверенность. К сожалению, немцы уничтожили пулемётчиков перед самой атакой.

Атака началось сразу с нескольких направлений. Немцы атаковали небольшими группами по15-30 человек, но этих групп было слишком много. Может быть, мы бы отбились от пехоты, но атаку поддерживало ещё 2 танка. У нас ничего не было против них кроме гранат, да и те противопехотные. Эти танки безнаказанно разъезжали по нашей обороне, давя людей. Когда один из танков оказался рядом с рассказывающим мне об этом бойцом, он кинул ему под гусеницу гранату. Граната попала удачно, но слабая, противопехотная не смогла повредить это чудовище.

Из танка заметили бойца, и танк двинулся прямо на него. Солдату удалось избежать наезда. Перекатом он успел сместиться и оказался между гусениц. Танк промчался над ним. К сожалению, дело этим не кончилось. Танк развернулся и, увидев, что человеку удалось спастись, снова ринулся на него. Солдату удалось увернуться от него второй раз, потом третий, однако от пятого наезда ему не удалось увернуться, и танк проехал по его ногам. Солдат потерял сознание и, очнувшись уже после боя, нашёл этот подвал и, забравшись в него, ждал смерти.

Из дальнейшего разговора я узнал, что солдат мой земляк. Он родился и вырос в Свердловске. Мне захотелось спасти солдата. Но одного желания оказалось мало. Чтобы выбраться из подвала, надо было преодолеть почти двух метровую стенку. Я сюда просто спрыгнул, а как попал сюда он, с раздавленными ногами? Оказывается, тоже «спрыгнул», только головой вниз, амортизируя падение руками, при этом, кажется, поломал пальцы. Сейчас они почти не слушаются, поэтому он и промахнулся, стреляя в меня с расстояния в 4-5 метров. Если бы это происходило на месяц или два раньше я, наверное, смог бы закинуть его на эту проклятую стенку, ставшую для него мышеловкой. Сейчас после длительного недоедания у меня не было на это сил. После нескольких попыток, после каждой из которых, он терял сознание от боли, мы оба прекрасно понимали, что не сможем этого сделать. Солдат ревел и просил пристрелить его. Ему  всё равно не жить. И ещё он как заклинание повторял свой Свердловский адрес, умоляя написать матери, что он погиб бросившись под танк с гранатами, ценой своей жизни уничтожив его: «Пусть думают, обо мне, что я герой. Я только прошлой ночью переправился через Волгу, и этот бой был первым, но я ведь не струсил. Запомни адрес: город Свердловск…»

- Не буду я никуда писать, я неграмотный, я тебя вытащу, и у тебя в госпитале будет много времени, руки целы, сам всем знакомым напишешь, какой ты герой.

-Ты не сможешь меня вытащить. Прошу тебя, пристрели, но сначала повтори адрес и поклянись, что напишешь.

- Один не вытащу. Но наши должны быть недалеко. Приведу еще 2-3 человек, и мы тебя вытащим. Уже к утру будешь за Волгой.

- Ты меня обманешь. Пристрели! Мне больно, мне очень больно. Только адрес запомни: город Свердловск…»

- Хватит истерик! Я пошел за помощью. Жди и без глупостей. Меня солдаты на куски разорвут, если я приведу их сюда, чтобы показать мертвяка-самоубийцу.

-Ты, правда, придёшь? Не обманешь?

- Живой буду, приду.

- Иди,  я буду ждать. Но сначала повтори адрес.

- Город Свердловск...

- Хорошо. Иди. Нет, подожди, дай мне гранату.

- Не дам.

- Дай. Я не для себя прошу. Мне тяжело с винтовкой. Если придут немцы - это для них.

- Не врёшь?

- Честное слово, я буду ждать.

Я дал ему «лимонку» и выбрался наружу. Пулемёт стоял на месте, ждал своего хозяина. Совсем рядом шла скоротечная ночная схватка. Темнота скрывала людей. Лезть в эту чужую драку не стоило. В городском бою, особенно ночью, сначала стреляют, и только потом смотрят, кому досталось, или не смотрят вовсе.

Переждав, когда кончится стрельба, я пополз туда, где предполагал найти своих. Я надеялся найти их на старой, вчерашней позиции. Предположительно надо проползти метров 60. Но уже метров через 30 один из множества мертвяков показался мне очень подозрительным, уж очень удобно он лежал. Из такой позы начать стрелять можно мгновенно. Я уже собирался окликнуть его, но меня опередил очень тихий голос: «Не шевелись. Кто такой.» Я  был у своих. Было немного досадно, что не смотря на все меры предосторожности, меня обнаружили, значит я ещё недостаточно хорошо владею солдатским искусством маскировки.

Надо было идти (ползти) к командиру докладывать о прибытии. Как-то меня встретят? Как героя вернувшегося из преисподней, или продавшегося немцам предателя. Солдат, обнаруживший меня, пополз впереди, показывая дорогу.

Командир расположился в подбитом немецком танке. Вчера его тут не было. Может это тот самый, который искалечил свердловчанина. Солдат постучал в люк и когда он открылся, доложил: «Товарищ старший лейтенант Сашка-пулемётчик вернулся. Стреляет, как бог. Он вчера со штурмовой группой ушёл.  Думали, погибли все, но к счастью ошиблись». Я не помнил этого солдата, но был благодарен ему за данную мне характеристику. Какой же командир откажется иметь в своём распоряжении бога. Голос из танка сказал: «Хорошо, пусть подождёт. Мы сейчас закончим. А Вы, товарищ  Фамилия, идите на позицию». Танковый люк закрылся.

Перед уходом солдат сказал: « Только что из–за Волги. Кажись,  повезло нам с командиром. Пожил бы только подольше. Как  появился, перво-наперво со всеми стариками познакомился, и поговорил как да что. Сейчас  сам увидишь». Через короткий промежуток времени из люка вылез солдат и командир пригласил меня внутрь.

Когда люк был закрыт, он зажёг свечу и начал разговор. Я боялся вопросов на тему предательства. Кто мне поверит, что я полдня пробыв в окопе с немцами, не продался им. Но старшего лейтенанта интересовало совсем другое: Как уберечь людей от случайных пуль? Что надо сделать, чтобы оборона стала прочнее? Как нанести врагу максимальный урон с минимальными потерями? Вот вопросы, которые его интересовали. Причём не абстрактно и в общем, а конкретно сегодня, сейчас, исходя из наших реальных возможностей.

Мне понравилось, что офицер, не стесняясь, спрашивал у своих подчинённых, имеющих опыт уличных боёв, совета. Такой не будет не подумавши лить кровь. Мне казалось, что на счёт спасения свердловчанина я с ним договорюсь легко. Понимая всю важность нашего разговора я, тем не менее, старался побыстрее закончить его ,и попросить у  него людей. Если все сделать быстро, солдат уже сегодня будет за Волгой. Наконец я высказал ему свою просьбу. Он меня выслушал и сказал: «Нет!»

- Как нет? Там человек погибает! Его можно спасти! Всего 30-40 метров.

- На войне нет людей. Есть солдаты и офицеры, выполняющие свой долг. Наш долг - не дать немцам выйти к Волге. Любой ценой. Понимаешь, солдат, ЛЮБОЙ!!!

- Но этот солдат тоже выполнял долг и сейчас имеет право на эвакуацию.

- Он будет иметь это право, если я смогу отправить его в тыл, не рискуя жизнью своих людей. Что такое 40 метров здесь, в Сталинграде, ты знаешь лучше меня. Сегодня ночью моя рота переправлялась через Волгу на трёх маленьких катерках. По 41 человеку на каждом. Два из них немцы утопили. Если кто-то из моих бойцов и спасся, он уже не мой боец. Их подчинит себе командир, подразделение которого выловит их из воды, или в расположении которого они окажутся, выбравшись самостоятельно. При переправе с помощью верёвок и багров мы выловили из воды 6 человек. Это теперь мои солдаты. Еще 2 убило и 3 ранило на нашем катере. Одного тяжело ранила шальная пуля, когда мы шли от берега сюда. Идти он не мог. Пришлось отправить с ним 2-х человек. Они ещё не вернулись. Сумеют ли найти дорогу? Итого я привел сюда 38 человек, сам 39-й. Здесь вместе с участком, мне досталось 6 человек, и еще ты вышел. Итого 46 человек. Всего 46! А этот участок ротный! Здесь должна быть сотня.

- Но ведь гибнет человек! И его можно спасти.

-Там гибнет калека, уже бесполезный для армии. И я не имею права рисковать ради него своими людьми.

- Он мой земляк, и я обещал. Я пойду один, может, как-нибудь изловчусь.

- Я Вам запрещаю. Мне нужен солдат с пулемётом, а не санитар-самоубийца. Если пойдёшь, прикажу расстрелять, когда вернёшься, армия без дисциплины не армия, а стадо баранов.

После небольшой паузы:

- Иди, солдат, выбирай и готовь позицию для боя. А об этом парне забудь. Он мёртв. На, выпьешь за упокой его души, только не всё сразу.

-Товарищ старший лейтенант, дайте мне лист бумаги и карандаш.

Не спрашивая зачем, он достал из планшета чистую тетрадь и хорошо отточенный карандаш. Открыв тетрадь, я при свете свечи написал: «Ваш сын Фамилия и Имя проявил при защите Сталинграда доблесть и мужество, бросившись с гранатами под вражеский танк. Ценой своей жизни он уничтожил врага.» Вырвав лист я сложил его солдатским треугольником и написал адрес: г Свердловск… Снова развернув лист я протянул его офицеру: « Подпишите, Вы офицер, солиднее получится. И отправьте». Старший лейтенант написал своё звание, фамилию и поставил подпись и дату. Потом, не сворачивая треугольника, положил письмо в планшет и сказал: «Обязательно отправлю. Пусть мать гордится сыном, павшим за Сталинград. Я ещё позабочусь,  чтобы сюда полковую печать поставили. А сейчас пойдём. После разговора с тобой и другими старожилами мне много распоряжений отдать нужно».

 Он задул свечу и мы, выбравшись из танка, поползли в сторону передовых позиций. При всей его правильности на душе было пакостно, и настроение было отвратительное. Хотело  по-волчьи завыть от тоски и бессилия.