ПРИКАЗ: ПОСТРОИТЬ НАБЛЮДАТЕЛЬНЫЙ ПУНКТ.

Рассказывает Сергей Викторович Алексеев.

 

После разминирования единственного уцелевшего дома в деревне, характер боевых действий нашего батальона стал резко меняться. Чутьё не обмануло полковника, немцы действительно перешли в контрнаступление. Объявились и пропавшие финны. Они отсиделись где-то в горах на таких кручах, на которые казалось можно подняться только на крыльях. Теперь небольшие финские отряды были в наших тылах повсюду. Также много, может даже намного больше, было немецких групп. Однако немецкие горные части, хоть и числились горными, не отличались хорошей горной выучкой. Была у них, конечно, элита в этих войсках, которые могли пройти где угодно, но основную массу составляли войска средней выучки.

 По моему мнению, немцы потеряли свои бесценные, золотые кадры горных стрелков довоенной выучки в боях за Севастополь. И на Кавказ они пришли сильно разбавленные молодняком, не имеющего горной подготовки. И хоть немецкие альпинисты из состава сражающихся на Кавказе горных войск совершили восхождение на вершину Кавказа и водрузили знамя Германии над Эльбрусом, это была лишь политико-психологическая акция. Она не могла «сделать погоды».

С немецкими группами наша армия справлялась быстро. Другое дело финны.  Благодаря своей выучке они появлялись там, где их меньше всего ждут. Наносили удар, и уходили тропами, по которым наши их даже преследовать не могли. Остро встал вопрос о создании большого количества Н(аблюдательных)  П(унктов) (сейчас это называют блок-постом (ААС)) Вот на строительство этих  Н.П. и был нацелен батальон. А так как, в связи с обстановкой на передовой, войск не хватало, батальону приходилось ещё и держать гарнизоны на этих Н.П. Мы всё больше и больше занимались охраной тыла.

В один из дней конца октября меня в числе других сержантов вызвали в штаб  батальона, и комбат назначил каждому из нас объект строительства. Я со своим отделением должен был построить Н.П. на одной небольшой горе. С трёх сторон скаты этой горы были круты, почти отвесны, с четвёртой на неё можно было легко подняться. Подъём был ровный и крутой градусов под 45. На этом склоне валялось множество крупных камней валунов. Вот на вершине этой горы и следовало устроить наблюдательный пункт.

И вот мы, отделение сапёров в количестве 11 человек, отправились на работу. В руках мы несли ломы, кирки, лопаты. В рюкзаках сухой паёк на пару дней и взрывчатка. После того, как финны «подарили» нам пару тонн взрывчатки, мы могли позволить себе маленькую роскошь, и копать каменистый горный грунт, помогая себе взрывами. Карабины тоже были с нами. Куда без них, война, приходится таскать. Никому из нас и в голову не приходило, насколько нужными они сегодня окажутся.  Потому и несли их не на плече, когда оружие легко оказывается в руках, а с перекинутым через голову ремнём за спиной. В таком положении для изготовки к стрельбе требуется в два с лишним раза больше времени. Зато карабин не соскальзывает с плеча. Это и было главной причиной, ведь мы были в своём тылу и не ожидали нападения.

Мы поднимались на вершину все вместе, свободно, без всякого строя, о чём-то разговаривая между собой. Мне и в голову не приходила мысль выслать кого-то вперёд, в боевое охранение. Эта глупость могла всем нам стоить жизни.

События развивались так. До вершины горы было метров 400, когда оттуда по нам открыл огонь немецкий автомат. Пули противно засвистели вокруг. Мы ещё не успели сообразить что делать, как стреляющих автоматов стало 2,3,5, много. Пули густо свистели вокруг. Всё, сейчас убьют! Не помня себя от страха и внезапного ужаса, я бросился за ближайший валун.

Как же мал этот камушек. Разве можно за ним надёжно укрыться от финской пули. Сейчас убьют, и я уже ничего не могу с этим сделать. Как страшно. Все наши уже убиты, я один, последний. Через несколько секунд меня не будет. Как страшно. По телу прошла судорога, ударив болью, по каждой клеточке моего тела. Смерть? Нет, не дамся. Хоть раз да выстрелю. Я стал снимать карабин, но лёжа это было неудобно, и он решительно не хотел сниматься. Меня охватывало отчаяние, я был в панике. Эта паника была ещё внутри, но была уже готова вырваться наружу.

Вдруг совсем рядом прогремел выстрел. Значит кто-то из наших живой. Я не один, нас двое!!!

 Вот такие примерно чувства я испытал в первые секунды, впервые попав под пули. Первый бой, первая близкая встреча со смертью всегда потрясает, она оставляет неизгладимый след в памяти.

После выстрела рядом послышался весёлый(!) голос Верича: «Я свалил одного! Товарищ  сержант, давай вместе. Мы их счас с тобой, Серега, нафаршируем».

Я выглянул из-за камня. Куда делась паника. Мне вдруг стало весело. Хотелось от души расхохотаться над своими страхами. Это долго рассказывать. Время видимо может растягиваться и сжиматься в исключительных, экстремальных ситуациях. За 2-3 секунды, что я глядел на врага, в моей голове успели пронестись следующие мысли. Да это же немцы. Стоят в рост  и стреляют из своих автоматов. Смелые! Нет, глупые! Верич свалил одного, а эти идиоты стоят.

 Автомат системы «шмайсер» - прицельная дальность 30 метров, эффективный сосредоточенный огонь нескольких автоматов до 80 метров, при большем расстоянии является психологическим оружием, подавляя волю противника к сопротивлению массой огня. Между нами 400 метров. У них в руках психологическое оружие, а у меня за спиной убойное! Прицельная дальность 400 метров.

Сейчас мы вас причешем. Только чесать будем против шерсти и не на пару с Веричем, а всем отделением. Только надо людей успокоить, и немца пугать не надо. Немец явно молодняк, детский сад, а я их испугался, засранцев. Смешно. Но я их пугать не буду. Едва убрав голову обратно за камень, я закричал: «Не стрелять! Слушай мою команду! К стрельбе (го- в команде этот слог не произносится) -товсь! Прицел максимальный! Внимание. Вечерняя поверка! Называю Фамилию отвечать «жив – здоров - не ранен». Мёртвым разрешаю не отвечать!

Буквально под ухом захохотал Верич. Оказывается, мы с ним спрятались за один громадный валун. И как он мог мне показаться маленьким? Смешно. Карабин легко снялся со спины. В первый раз у меня это не получилось, потому что карабин упирался стволом в валун, а я с перепугу не замечал этого. Давясь от смеха, я назвал первую фамилию. Дрожащий заикающийся голос ответил: «Я живой, не раненый».

- Понятно, что  тебе может сделаться от их трещоток, - сквозь смех выкрикивал Верич.

-Твой крайний справа, приготовься к стрельбе. Фамилия (следующая)

- Жив – здоров - не ранен.

-Твой второй справа, приготовься. Фамилия.

- Жив - здоров – не ранен.

-Твой третий справа. Верич

- Понял, мой четвертый справа.

- Молодец. Фамилия.

- Есть, товарищ сержант, уничтожать пятого справа.

- А мой значит шестой.

- Я седьмого плохо вижу, беру восьмого.

- Значит, я беру твоего. Седьмой мой!

- Девятый на мушке.

- Сержант, тебе не досталось! Беру последнего, левого крайнего.

- Ничего, со мной Верич славой поделится, он сейчас второго валить будет. Проверить досылание патрона в патронник, проверить прицел максимальный. Целься, пли!

 За то небольшое время, что прошло после первого выстрела Верича и залпом, почти ничего не изменилось. Остаётся только удивляться, как в германской армии, воюющей уже четвёртый год, собралось столько дураков в одном месте. Вместо того, чтобы, прижав нас огнём, бегом идти на сближение, и попытаться уровнять силу оружия, они остались на месте. Да ещё и встали в рост. А пока мы делили мишени, двое из них даже забрались на валуны. И хотя они всё время стреляли, в сложившейся ситуации они были просто мишенями. После нашего залпа их всех, конечно, как ветром сдуло.

  Два - три солдата сразу после залпа с криком: «Ура» рванулись вперёд. «Назад!»- заорал я, срывая голос, и вскочил на ноги. Одновременно со мной их пыл охладили 2 ударивших навстречу автомата. Даже теперь, после нашего залпа, эти немцы, всё ещё пытались вести бой на дальней дистанции. Удивительно!!! Солдаты вернулись. Никто не пострадал.

С нашей стороны защелкали карабинные выстрелы. Вдруг я услышал рядом плач. Безудержный, горький детский плач в полный голос. Кто тут может так плакать. Я удивлённо оглянулся. Уткнувшись  лицом в землю, рыдал Верич. Я склонился над нам: « Что  с тобой, ты ранен?» Верич,  всё ещё плача, и, растирая слёзы кулаками, ответил: «Нет. Серёжа, я испугался. Если бы ты только знал, как я испугался».

- Успокойся, все испугались, для всех сегодня первый бой. Всем страшно.

- Все, кроме тебя. Я видел. Ты смеялся, в то время когда я готов был обоср…ся  от страха.

- Я  тоже испугался, Верич. Сильно испугался. А смеялся потому, что уж больно заразительно ты хохотал.

- Я???

- Ребята, ну что молчите. Скажите, кто больше всех смеялся?

- Да вы оба хохотали как полоумные.

- Я даже подумал, что вы умом оба тронулись.

- Верич первый начал.

- Нет, начал сержант.

- Они ещё и шутили. Помните ефрейтор сказал, что кто убитый, может не стрелять, он за него два раза выстрелит.

- Да, нет, это сержант сказал.

Спор разгорался. Восстановить точную картину того, что здесь было 2-3 минуты назад, было невозможно. Ведь это было так давно, ещё до нашего залпа, когда каждого из нас ломал и скручивал ужас внезапного боя, и каждый воспринимал действительность через призму собственного страха.

Я подумал, пусть поспорят, всем нужна разрядка после внезапной встречи с врагом. А немцам деться некуда. Позади у них пропасть. Единственную сторону, где бы они могли уйти мы  блокировали. Они в мышеловке. Но как их добить? Пойти в атаку? Но, сблизившись с противником, мы потеряем преимущество, которое имеем сейчас. Если в живых останется хоть один немец, он подпустит нас вплотную и первой же очередью расстреляет в упор половину из нас. Послать кого-то одного? Его просто убьют. Да и кого послать, все свои, любого жалко. Двигаться вперёд короткими перебежками, прикрываясь огнём. Это, пожалуй, лучше всего. Но сколько фашистов осталось в живых? Если один или два,  мы с потерями, но наверно победим. А если больше? Что делать?

Бой, между тем, продолжался. Собственно, это был уже не бой, а избиение младенцев. Немцы не стреляли. А солдаты моего отделения стояли в рост, высматривая их. Некоторые даже встали на валуны, чтобы было виднее. В одиночку никто не стрелял. Если кто-то замечал что-то подозрительное, он говорил об этом всем, и всё отделение стреляло туда залпом. Но что делать дальше?

 Разгорячённые удачей, солдаты рвались вперёд. Всём хотелось побыстрей увидеть результаты боя. Нас с Веричем, который полностью встал на мою сторону, обвиняли чуть ли не в трусости.

Надо было что-то решать. Я решительно не хотел копать на вершине этой горы могилу для кого-то из своих солдат. Отступить я не имел права. Меня бы не поняли, ни мои солдаты, ни тем более командиры. Эта мысль мне даже в голову не приходила. Но что же делать? Я решительно ничего не мог придумать, поэтому решил послать одного из солдат в штаб батальона. Я приказал ему найти комбата и именно ему доложить обстановку.

«Расстрелянный» (кличка комбата) умел думать. Если в сложившейся ситуации есть какое-то правильное решение, комбат сообразит и подскажет. А если прикажут атаковать то, по крайней мере, я не буду испытывать угрызений совести, если кто-то погибнет.

Пока солдат ходил в штаб, мы продолжали стрелять залпами, когда кто-то замечал что-то подозрительное. Немцы не отвечали и вообще не подавали признаков жизни. Посланный солдат вернулся. Он принёс 11 ручных гранат, по одной на человека.

В это время шла Сталинградская битва, которая поглощала огромное количество боеприпасов. Их снабжали в первую очередь. Все остальные снабжались по остаточному принципу. Наш батальон не был боевым и снабжался в последнюю очередь. Поэтому ручных гранат у нас на руках просто не было.

Сейчас, учитывая сложившуюся обстановку, командир батальона из своего резерва выделил нам по штуке. На словах солдат передал его приказ: «Не сближаться с противником. Ждать подмоги». Если обстановка на передовой позволит, боевые части пришлют помощь. На это можно рассчитывать не ранее второй половины дня. Однако если нажим немцев будет сильным и придётся ввести в бой резервы, то нам придётся управляться своими силами. В этом случае комбат приказывал с наступлением темноты атаковать.

В виде рекомендации он советовал подобраться к немцам ползком и закидать их гранатами, и сразу за разрывами, вперёд, добивать уцелевших. Решать должен был я сам. Мне на месте виднее. Но главная наша задача остаётся прежней - Н.П. завтра должен быть построен. Учитывая сложность этой задачи, копать предстояло по сплошному камню, а также полную пассивность немцев, я приказал пятерым солдатам ложиться спать. После взятия горы, нам будет уже не до отдыха. Пусть поспят в запас, если смогут. Остальные должны были по-прежнему охотиться за немцами. Часа через два я поменял «пятёрки» местами. Еще через пару часов снова поменял их местами.

 На этот раз солдаты не успели еще задремать, когда послышался нарастающий шум танкового двигателя. Вскоре к нам подъехал БТ-7м (устаревший лёгкий танк). На его броне теснилось около десятка автоматчиков, пулемётный расчёт с «максимом», и офицер.

Офицеры, пехотинец и танкист, подошли ко мне и подробно расспросили. После этого пулемётчики, заняв позицию, стали обстреливать вершину короткими очередями. Танк, пару раз плюнув по вершине из пушки, двинулся вперёд.  На нём и за ним прикрываясь бронёй, пошли автоматчики. Моё отделение открыло беспорядочную, частую стрельбу. Через 3-4 минуты всё было кончено. Танк поднялся на вершину. Автоматчики осмотрели её. Раздалось две, может три автоматные очереди: кого-то добивали. И вот уже танк снова рядом, облепленный возбуждёнными, весёлыми солдатами. Подобрав пулемётчиков и пожелав нам всего хорошего, подмога ушла.

 Мы поднялись на гору. На её вершине мы обнаружили 11 убитых немцем. Нашей крови не было пролито ни капли. А ведь всё могло быть совсем по-другому. Окажись здесь не немецкий детский сад, а опытные бойцы, которые подпустили бы нас вплотную, сейчас тут тоже было бы 11 трупов. Наших.

Обыскав труппы, мы сложили все их документы, личные вещи, оружие и боеприпасы в кучу. Это надо будет сдать в штаб. Сигареты и еда, наша законная добыча, тут же были употреблены по назначению. Перекусив трофеями и выкурив по трофейной сигаретке, мы сбросили труппы немцев в пропасть и приступили к выполнению нашей главной задачи. Чуть больше, чем через сутки, я доложил командованию о том, что Н.П. готов.  

После этого случая у нас с Веричем сменились клички: Верича перестали звать «Длинный», теперь он стал «Хохотун». Я до этого имел кличку «Технарь», как единственный, имеющий техническое образование. После этого дня меня стали звать «Стратег».