ОСЕДЛАТЬ  ПЕРЕВАЛ.

Рассказывает Сергей Викторович Алексеев.

 

Где-то в начале второй декады ноября 1942г батальон получил приказ: срочно оседлать горный перевал и удерживать его любой ценой, с целью не дать фашистам двигаться по горной тропе, которая проходила через этот перевал. Батальон немедленно отправился в путь. Первыми двигались основные роты.

Мы шли сравнительно налегке. У каждого из нас не было ничего кроме оружия, боеприпасов, малой саперной лопатки, котелка, фляжки, ложки и кружки, нескольких сухарей, банки американской тушенки, которую в армии называли «второй фронт» и самый минимум личных вещей. Лично у меня это были: зубная щётка, пол пачки зубного порошка «Мятный», сапожная щётка, опасная бритва, кисет с махоркой и вложенной в него «катюшей», (зажигалка (ААС)) и довольно большим куском газеты для самокруток, химический карандаш и прострелянная японской пулей кружка, подаренная мне братом Дмитрием ещё до войны.

Хозяйственная рота и рота боевого обеспечения отстали сразу. Им надо было собрать всё имущество батальона, а на это надо время. Да в придачу у нас и с транспортом было никак. Все принадлежавшие батальону машины к этому времени или были уничтожены вражеской авиацией, или отобраны у батальона в пользу других частей. Поэтому любой переезд был для хозяйственников тяжелым испытанием.

К перевалу, который надо было занять, вела тропа. Нам сказали, что это единственная тропа, по которой тут можно пройти. Но пройти по ней было не так-то просто. Фактически никакой тропы и не было. Только самоубийца мог отправиться по этой тропе по доброй воле. Какая это тропа, если временами приходилось лезть почти на отвесные скалы. Чтобы пройти такой тропой, нужно иметь подготовку альпиниста. У нас такой подготовки не было. Чтобы обеспечить безопасность, надо было бы организовать страховку. Для этого нужны верёвки. Их не было.

Каждый солдат был предоставлен только своей судьбе на этой обледеневшей, почти непроходимой, так называемой тропе. Но мы шли не по своей воле. Мы обязаны были выполнить приказ. То и дело раздавался душераздирающий крик. Это значит, что ещё один боец сорвался в пропасть. Иногда падающий сверху человек сбивал ещё одного или нескольких бойцов, и они все вместе летели вниз, навстречу своей гибели.

Сорвавшимся помощь не оказывалась. Даже если человек был жив, его бросали одного, с переломанными при падении костями, на произвол судьбы. Это было настолько жестоко и бесчеловечно, что солдаты начали роптать. Любой из нас мог погибнуть в следующую минуту. Или того страшнее быть брошенным умирать в этих горах, если не «повезёт» сразу убиться до смерти.

На солдатский ропот, командир батальона передал по цепи приказ офицерам: «Расстреливать на месте всех, кто попытается отстать или будет проявлять недовольство, как предателей и паникёров. Только вперёд и как можно быстрее».

 Комбата в батальоне уважали. Он умел думать и предугадывать действия противника. Как мог, он заботился о нас, и ценил нашу кровь. К этому времени его кличка «Расстрелянный» почти вышла из обихода. Его всё чаще называли «Аксакал». Так на Кавказе обращаются к старикам и к людям, которых очень уважают за их ум и знания. Мы, солдаты, в своей массе понимали, что если уж Аксакал отдал такой приказ, значит так надо, значит, нет другого выхода. Понимали, но все равно громко проклинали Расстрелянного каждый раз, когда очередной боец срывался в пропасть. Так неся безвозвратные потери, батальон продвигался к цели.

Этот переход можно приравнять к бою. Весь батальон к этому времени был не более 500 человек. В основных ротах, которые совершали этот переход, было человек 200-220, а на этой тропе батальон потерял во время этого перехода около пятидесяти человек. Огромные потери!

И вот, наконец, вершина. Солдаты, первыми добравшиеся до неё, сели перекурить после тяжелейшего пути. Они ещё только сворачивали самокрутки, когда их внимание привлёк какой-то стук, вплетающийся в свист ветра, который дул здесь постоянно. Они подошли к краю скалы и увидели, что по ней наверх поднимается несколько немцев.

Немцы лезли верх налегке, без оружия. Только альпинистские ледорубы и верёвки. Немецкие горные стрелки заколачивали в трещины штыри. Потом крепили к ним страховочную верёвку и, поднявшись чуть выше, вколачивали следующий штырь.

Внизу под скалой находилось ещё несколько сот немцев, которые ждали, когда альпинисты закончат работу, и можно будет без риска для жизни подняться на перевал. Сапёры сообразили, что в данной ситуации не стоит раньше времени пугать врага. Их слишком мало, чтобы нанести врагу серьёзный урон. Чем позднее начнётся бой, тем больше наших бойцов сумеет добраться до вершины, тем сильнее будет удар. А немецкие горные стрелки, которые первыми достигнут вершины, без оружия не представляли опасности для батальона.

Сапёров на вершине становилось всё больше и больше, а немцы всё ещё стучали своими ледорубами. Каждому вновь подошедшему саперу (батальон сильно растянулся) офицеры указывали его место в обороне вершины. К тому времени, когда я добрался до вершины и получил свой участок обороны, цепь сапёров у края скалы была уже очень плотной. Мы лежали на расстоянии полутора - двух метров друг от друга и ждали появления фашистов на вершине, и наша плотность продолжала увеличиваться.

От края скалы, где должны были появиться немецкие горные стрелки, нас отделяло расстояние всего от метра до трёх. При таком раскладе у немцев, которые первыми доберутся до вершины, не оставалось никаких шанцев выжить. Естественно разговаривать, выглядывать за край и курить было запрещено, чтобы поднимающиеся на вершину не услышали  нас, не увидели и не учуяли запах махорки.

Разрыв по времени, от подъёма на вершину первых саперов и появления на краю скалы первого немецкого солдата составил менее часа. В горных боях тот, кто на вершине, тот и хозяин положения. Обороняющий горную вершину всегда силён, труднодоступность местности утраивает, а в некоторых ситуациях и удесятеряет его силу, а наступающий слаб, так как не может в полную силу применить всю мощь своего оружия. Это закон горной войны.

Сейчас, лёжа у края скалы и вслушиваясь в приближающийся стук ледорубов, наверно каждый из нас мысленно благодарил Аксакала за проявленную им твёрдость. Да, погибли наши товарищи, но ведь они всё равно бы погибли на подходе к вершине, если бы мы двигались медленнее. Немцы бы пришли первыми и все мы, или в лучшем случае большинство из нас, были бы уничтожены возле этой вершины. Сейчас эта горькая чаша достанется немецким горным стрелкам, которые двигались к перевалу с соблюдением мер безопасности. Они наверняка не имели таких потерь на этой проклятой тропе, но они потеряли время, и через несколько минут мы их за это жестоко накажем. Это трудно понять человеку, не испытавшему на своей шкуре страшную логику войны, как можно испытывать благодарность к человеку, только что, своей волей, погубившего пять десятков твоих товарищей. Тем не менее именно благодарность к нему испытывало большинство из нас в эти минуты перед боем.

Вот на краю обрыва появилась рука первого немецкого солдата. Ещё несколько секунд и появляется голова. Последнее что успел увидеть этот горный стрелок, был штык, вонзившийся в его глаз.

Раздалась команда комбата: «Бросить гранаты!» И все гранаты, которыми располагал батальон, полетели вниз. Их было немного, но учитывая большую скученность немцев у подножья скалы, жертв наверняка было немало. Количество уничтоженных гранатами могло быть ещё большим, если бы в нашем распоряжении было больше немецких гранат. У них большая задержка взрыва, и они взорвались внизу в самой гуще немецких солдат, поражая их не только осколками, но и ударной волной от взрыва. Но их было всего 3-4 штуки, они не могли «сделать погоды». Наши советские гранаты имели меньшую задержку, и все они разорвались в воздухе, не успев долететь до подножья скалы. Они засыпали немцев лишь градом осколков.

Вся цепь сапёров подалась вперёд, к краю скалы и на ошеломлённых немцев обрушился ливень свинца. Немецкие солдаты заметались в поисках спасения, но спастись было трудно. Они были у нас как на ладони, и мы расстреливали их безнаказанно как мишени в тире.

 Прошло совсем мало времени, наверно меньше пяти минут, когда всякое движение внизу прекратилось. Там наверняка среди множества трупов были живые, но они боялись пошевелиться, так как это неминуемо вело к смерти.

Позже было много желающих посчитать труппы. Считали по разному, кому как больше нравится. Кто-то, толи камень, толи труп, считал за убитого, а потом полученное число умножал на одному ему ведомый коэффициент  засыпанных снегом. Кто-то наоборот считал по минимуму. Расхождение в счёте было огромно. Назывались цифры  от 150 до 1500 человек. Сколько их было на самом деле сказать трудно, потому что когда мы их расстреливали, было не до этого, а когда кончилось стрельба, почти сразу началась метель, которая похоронила под снегом погибших горных стрелков. Метель это не совсем то слово, которое надо здесь применить, но я не знаю, как правильнее назвать это природное явление. Но об этом потом. Сначала закончу про этот бой.

Когда мы расстреливали немцев, самым безопасным местом для них  оказалось подножье скалы и сама скала. Находящиеся там, почти не просматривались и, следовательно, имели шанс выжить. Многие горные стрелки быстро поняли это и прижались к скале. Потом, потому что только в этом видели возможность спасения, а может быть, подчиняясь приказу своих командиров несколько десятков горных стрелков быстро и сноровисто стали карабкаться на скалу, пользуясь верёвками которые были протянуты их передовыми бойцами.

С этими героями надо было немедленно покончить, иначе добравшись до вершины, они могли поразить нас гранатами и отвоевать плацдарм на вершине. Во время подъёма они не были опасны, так как скала была очень крута, и одновременно подниматься по ней и стрелять было невозможно. Винтовки и автоматы карабкающихся верх были за спиной. Как уничтожить этих бойцов, которые через несколько минут будут представлять для нас реальную опасность.

 Осталось незамеченным, кто первым применил этот приём, потом многие приписывали это или себе или своим друзьям. Но фактом остаётся то, что когда горные стрелки устремились на штурм скалы, мы применили против них этот приём массово. Он заключался в следующем. Боец вставал на колени в полуметре от края. Тут же к нему на ноги садились двое солдат. Стоящий на коленях, ложился. Так как ему это было не очень удобно, ему помогал четвёртый боец. После того как это было проделано первый боец начиная от живота свешивался над пропастью. Четвёртый подавал ему заряженный карабин, и первый расстреливал карабкающихся по скале и находящихся у её подножья немцев. Затвор после выстрела он передёргивал сам, а когда кончались патроны в магазине, боец передавал карабин четвертому и получал от него другой, с полным магазином. От падения в пропасть солдат был гарантирован сидящими на его ногах товарищами. Стрелять в таком положении неудобно, но зато нет «мертвых зон». С помощью этого приёма все немецкие горные стрелки, героически бросившиеся на штурм скалы, были уничтожены. Как я уже говорил, на все это потребовалось совсем мало времени.

 Мы победили. Самое замечательное в  этой победе то, какую цену мы заплатили за это. А цена была такая. Один из солдат свесившись над пропастью, расстреливал лезущих по скале немцем. Неправильно отрегулированная ремешками каска съехала на самые глаза и закрывала обзор. Он стрелял почти в слепую. Немецкая автоматная  (именно автоматная, любая другая его бы убила; исключение пистолетная пуля, которая не  пробила бы даже каску) пуля пробила ему каску и стукнула в левую бровь. Он неожиданности он уронил вниз карабин и закричал. Его сразу заменили на огневой позиции. Удар пули был сильным, но не настолько, чтобы проломить череп.

Всё закончилось тем, что левый глаз солдата закрыл огромный синяк, который в дальнейшем благополучно сошел без всяких последствий. На память осталась только кличка «Кутузов». Других потерь не было.