ГЕРОЙ  СОВЕТСКОГО  СОЮЗА.

(Рассказывает Алексеев Сергей Викторович)

 

Это было поздней осенью или в начале декабря 1943 года. Я заступил в наряд на охрану каких-то складов. Мне нездоровилось, но я не придавал этому большого значения, надеясь, что болезнь пройдёт сама собой. Ночью на посту мне стало совсем плохо. Я кое-как выстоял положенное до смены время. Сменившись с поста, я доложил начальнику караула о плохом состоянии здоровья и попросил его вызвать мне замену, а меня отправить в батальон. В караульном помещении оказался градусник. Мне смерили температуру. Когда я узнал, что у меня 41,8 мне стало еще хуже. Дежурный офицер вызвал из батальона замену, а меня отправил в госпиталь, где у меня признали воспаление лёгких. В этом госпитале мне и довелось встретиться с рядовым солдатом, героем Советского Союза.

Он не афишировал своего высокого звания. Мы узнали об этом не от него, а совершенно случайно. Естественно всем захотелось узнать, что такого выдающегося сделал солдат, что заслужил такую высокую награду. Он долго отнекивался, говоря, что ему просто повезло, ничего великого он не совершал, даже и рассказывать особо не о чем. Однако, чем больше он отнекивался, тем сильнее наседали на него раненые, требуя подробно рассказать о подвиге. Наконец герой сдался и рассказал следующее:

Наш сильно потрепанный батальон вырвался далеко вперёд и сходу без боя форсировал Днепр. Однако берег оказался сильно заминированным. Мин не было только по кромке берега, у самой воды. Батальон, растянувшись в живую нитку, занял оборону по кромке берега (оборона в живую нитку - это оборона, где все бойцы выдвинуты на линию огня; глубины обороны практически нет; резервов нет). Еще ночью мы были обнаружены немецким патрулём. После короткой перестрелки немцы бежали.

В нашем батальоне было два бойца, которые до ранения были сапёрами. Им было приказано сделать проходы в минных полях. Однако без миноискателей дело у них шло очень медленно. К утру было готово только два прохода. Комбат принял решение не выдвигаться вперед, распыляя и без того слабые силы, а  удержать кромку берега, где мы уже обосновались в отрытых немцами окопах, а там, где они были неудобно расположены для обороны со стороны берега, нарыли новых.

На рассвете  комбат  устроил «экскурсию». Все бойцы по очереди снимались с позиций и получали инструкцию от бывших сапёров как правильно пройти по проделанным проходам. Неизвестно кому доведётся пережить этот день. Возможно, сапёры погибнут, но остальным придётся идти вперёд. В первой половине дня противник провёл несколько слабых атак. Видимо, они прощупывали наши силы и боевое построение.

Во второй половине дня начался ад. На нас обрушился ливень артиллерийского и миномётного огня. Немцы стреляли не только по нашей обороне, но и по своим минным полям, «перепахивая» их, чтобы могла пройти атакующая пехота. Потом атаки следовали одна за другой. После каждой отбитой атаки на нас снова обрушивался мощный минометный и артиллерийский огонь. Казалось, этому проклятому дню не будет конца. Несмотря на подавляющее неравенство сил, батальон стоял насмерть. Нам просто некуда было отступать.

К вечеру батальон был почти полностью уничтожен. С наступлением темноты немцы прекратили атаки. Уцелевшие бойцы, в одиночку, далеко друг от друга, чувствовали себя одиноко и брошенно. Не имея никаких приказов, мы стали стягиваться к центру обороны. Туда же несли и раненых. Активных штыков (боеспособных бойцов (ААС)) осталось всего человек сорок, может и меньше. Не было ни одного офицера. Почти у всех патроны были на исходе.

Мы прекрасно понимали, что фашисты не оставят нас в покое и завтра обязательно добьют. А жить хотелось всем. Кто-то сказал, что не собирается подыхать на этом проклятом берегу и немедленно вплавь отправится на свой берег. Ему никто не возражал. Солдат, бросив оружие, скинул одежду и обувь, поплыл на восточный берег.

Дурной пример заразителен. Под крики раненых, которые просили не бросать их, или хотя бы пристрелить перед этим, все, кто надеялся на свои силы, бросили оружие, разделись и бросились в воду. Своя рубашка ближе к телу!

Я бы как все попытался переплыть на свой берег, но я не умею плавать. Я и в тёплой воде не могу проплыть пяти метров, так что ж говорить о Днепре, да еще в последних числах октября. Все плавсредства, на которых мы переправились накануне, за день были уничтожены немецкой артиллерией.  Чем гибнуть в ледяной воде, лучше умереть в бою. Я остался. Таких бедолаг, как я, оказалось еще четверо. Немцы заметили переправу и открыли артиллерийский огонь, но вскоре прекратили его. Возможно, они берегли боеприпасы, а может сообразив, что это упрямый батальон, с которым они не могли справиться в течение дня, покидает позиции, прекратили огонь, опасаясь, что люди вернутся и снова будут стоять насмерть.

 За ночь мы впятером облазили всю нашу линию обороны. Собрали всё оружие. Обыскали всех покойников в поисках патронов и гранат. Собрали всех раненых. Раненных было более пятидесяти человек. Их всех перетащили в большой немецкий дзот с двумя амбразурами в сторону Днепра. Для обороны со стороны берега он не годился. Видимо, поэтому он и уцелел на этой за последний день много раз перепаханной взрывами земле. Дзот был большой, но не настолько, чтобы в нем могли лежать полсотни человек. Несмотря на тесноту, мы поместили всех раненых туда. Ни о какой медицинской помощи не могло быть и речи. Все санитары погибли или сбежали, а нам надо было готовиться к последнему бою. Единственно, что мы могли сделать для них – оставили им несколько противотанковых гранат, вручив их бойцам, которые имели ранения средней тяжести и не должны были потерять сознание. Легкораненых среди них просто не было. Зато из нас пятерых двое были легкораненые.

Собранного оружия было слишком много для пятерых бойцов. Мы оставили себе одно противотанковое ружьё, 3 тяжёлых пулемёта «максим», 2 ручных пулемёта «дегтярь»,  4 винтовки самозарядки «мосинки», 1 винтовку  трёхлинеечку, 5 советских автоматов «ппш», 5 немецких автоматов «шмайсер», все найденные патроны и гранаты. Всё остальное оружие мы утопили в Днепре, чтобы оно не досталось немцам, когда они нас уничтожат. Оставленным себе оружием мы могли вести эффективный бой на любой дистанции. Выжить мы не надеялись. Мы просто собирались, как можно дороже продать свои жизни.

Близился рассвет. Последнее утро нашей жизни. Вдруг  далеко в стороне прогремел взрыв, и потом последовала короткая перестрелка. Через небольшой промежуток времени в той стороне перестрелка вспыхнула снова. Она, не прекращаясь, переросла в настоящий бой. Было ясно, там наши форсировали реку.

Вдруг напротив нас по всей длине обороны, которую занимал вчера наш батальон, немецкая пехота поднялась в атаку. Начинался наш последний бой. Мы решили подпустить врага вплотную и с минимальной дистанции нанести ему внезапный удар залповым огнём пяти пулемётов. Немецкая пехота быстрым шагом приближалась к нам, ведя на ходу нечастый огонь. Когда они прошли примерно половину расстояния, позади них одна за другой взлетело несколько осветительных (сигнальных) ракет. Немцы прекратили стрельбу и бегом побежали назад.

Чуть забегая вперёд, скажу. У нас на глазах они строились в колонну, которая направилась к месту разгорающегося боя. Как из-под земли появились немецкие тягачи с пушками, и другие машины. Всё это спешило вслед за двигающейся бегом пехотной колонной.

 Позицию нашего батальона по-прежнему атаковало  около десятка немецких солдат. Видимо, они должны были убедиться, что мы ушли, и берег чист. Расстояние между этими приближающимися к нам солдатами было велико. Мы могли бы успешно сражаться с этим десятком солдат. Учитывая нашу вооруженность, мы были не слабее их. Не они представляли для нас главную опасность, а те 400-500 бойцов, которые только что повернулись к нам спиной. Один выстрел - и все они снова бросятся на нас и сомнут за несколько минут. Но как избежать столкновения с теми, кто идёт осматривать и «чистить» берег.

Один из десятка приближающихся немцев шел прямо на нас. Убить его тихо, без шума - вот единственный выход, который я видел, чтобы отсрочить развязку. Но как это сделать? Ведь он настороже. Он не знает, есть мы тут или нет, и будет предельно внимателен.

Из своего «арсенала» я вял с собой: 1.Немецкий десантный нож. В ножнах на поясном ремне, с расстёгнутыми усиками, чтобы его можно было быстро выхватить. На него я возлагал главную надежду. Хорошо бы перерезать ему горло. 2. Трёхлинейку с примкнутым к ней нашим длинным, трёхгранным штыком. Я уважаю эту винтовку за её надёжность и безотказность и предпочитаю её более совершенным и скорострельным «мосинкам»  и «токаревкам», которые боятся грязи и песка. Если не будет возможности сразу ударить его ножом, может получится дотянуться до него штыком и, пока он не пришел в себя от неожиданности и не закричал, перерезать ему горло. 3. Шмайсер с патроном в стволе. Это на крайний случай. Это уже шум. Но, хоть и маловероятно, если немец быстро упадет, или будет в окопе, другие не заметят его падения и могут подумать, что это свои добивают раненых.

С этим оружием я, пригнувшись, побежал туда, где, по моим прикидкам, немец пересечёт нашу траншею. Там я столкнулся со всеми своими товарищами. Никто не хотел умирать. Не сговариваясь, мы все бросили свои пулемёты, которые стояли метрах 12-20 друг от друга и пришли сюда, чтобы убить этого немецкого солдата.

Мы, молча прижившись к стенке траншеи недалеко друг от друга, ждали его появления, напрягая слух, пытаясь услышать звук его шагов. Неожиданно по напряженным нервам ударила короткая автоматная очередь. Первым побуждением было бросить винтовку, схватиться за висящий на груди шмайсер, и ответить огнем на огонь. Я уже почти разжал руки, когда сообразил, что стреляет не «наш немец». Стреляли далеко. Через несколько секунд снова автоматная очередь, значительно ближе. Что это? Выглянуть было нельзя, немец, которого надо убить, должен был находиться где-то совсем рядом.

 Развязка получилась совершенно неожиданной. Как мы не напрягали слух, мы не смогли услышать шагов врага. Короткие автоматные очереди следовали одна за другой и справа и  слева. Немец появился неожиданно и чуть в стороне от нашей группы. Надо было стрелять.

В этот момент один из наших бойцов громко сказал: «Камрад топ, топ, топ, топ». И изобразил двумя пальцами ноги шагающего человека. Никто не выстрелил. Если начнётся стрельба, мы все шестеро погибнем. Это понимали все.

Немец был уже пожилым человеком с огромными мешками под глазами, красноречиво говорившими о проблемах со здоровьем. Я впервые так близко видел живого немецкого солдата. Это был не пленный, а вполне реальный враг с автоматом направленным на меня с расстояния 7-8 метров. Немец тоже не хотел быть мертвым героем. Пять направленных на него стволов не оставляли ему шансов выжить.  Он побледнел и спустя бесконечно долгое время - может минуту, а может и меньше, произнёс: «Гут, Камрад Иван карашо…и еще какая-то немецкая тарабарщина». После этого он отвел ствол автомата в сторону и пошел по брустверу траншеи мимо нас, настороженно вглядываясь в наши лица. Мы тоже опустили стволы.

Пройдя мимо нас и еще несколько метров, он остановился возле «максима», повернулся к нам в пол оборота и настороженно глядя на нас, дал короткую очередь по дну окопа. Видимо он боялся, что мы его неправильно поймём, и боялся пропустить момент, когда кто-то из нас вскинет оружие. Наш «дипломат», который своей находчивостью спас нас всех, сказал: «Гут, Камрад Фриц, гут. Иди с миром и больше не попадайся».

 Немец пошел дальше, не оглядываясь. Время от времени он останавливался и посылал короткую очередь по дну окопа. Остальные немецкие чистильщики делали тоже самое. Они расстреливали наших мертвых в окопах. Закончив свою работу, они построились в колонну по два и пошли догонять своих, туда, где шел бой.

Немного времени спустя, подъехало  3 грузовика. Приехали немецкие сапёры, которые стали устанавливать мины. Мы внимательно наблюдали за их работой, запоминая места, где мины не ставились. Ближе к вечеру бой вдалеке затих. Я не знаю, чем там кончилось дело, выдохлись немцы или уничтожили наших.

Уже почти в темноте появилось четыре фашиста – 2 пулемётчика и 2 автоматчика. Они попарно заняли 2 огневые точки: пулемётчик и автоматчик в каждой. Мы следом за ними заняли позиции. Возле каждого дзота, занятого немцами, остался дежурить наш боец с противотанковой гранатой, которую он должен был метнуть с тыла в дзот, если наши начнут переправу. Я и ещё двое легкораненых приготовили факела, и расположились на флангах и в центре обороны нашего батальона. По берегу это было почти 2 километра. Если наши будут переправляться, мы зажжём факела, обозначая место высадки, где нет фашистов. Правда, предварительной договорённости с нашими не было, нас могли и не понять, но мы надеялись на лучшее.

В эту ночь, действительно, наши начали переправу. Прогремело два взрыва, уничтожив обороняющихся фашистов, которые ещё не успели открыть огонь. Мы зажгли факела, и стали ими размахивать, крича до хрипоты, срывая голос: «Сюда, сюда, здесь нет фашистов».

Наших высадилось очень много, наверное не меньше полка. Мы показали расположение минных полей и проходы между ними. Потом указали выделенным ныряльщикам места, где было утоплено оружие. После этого переправившиеся передали нам свои плавсредства, и дали ещё бойцов. Мы занялись эвакуацией наших раненых.

Когда мы оказались в расположении родного полка, наш батальон из трёх человек (двое легкораненых были отправлены в госпиталь) пополнили почти до полной численности свежим пополнением. Нам всем дали звание героя Советского Союза. А все наши сослуживцы, с которыми мы переправились через Днепр, и пережили самый страшный бой в моей жизни, все, кому вновь удалось переправиться на восточный берег, были отправлены в штрафную роту за оставление позиций на плацдарме.

Меня наградили за то, что я сутки провёл на захваченном плацдарме, за то, что мы удержали его. Никто официально даже не интересовался, как нам это удалось. А лично я за эти сутки даже не выстрелил ни разу. Это везение!!!