СХОДИЛ  ДО  ВЕТРА.

 

Эта история произошла с моим двоюродным дядей Борисом Алексеевым. Он не мог сам мне её рассказать, так как очень рано умер, когда я был ещё совсем маленьким ребёнком. Я её слышал от отца и Александра Викторовича, его двоюродных братьев, и звучала она почти одинаково. 

Борису в 1944 году исполнилось 17 лет, и он очень переживал, что на его век войны не хватит. До призыва было ещё два года. Добровольцем можно было уйти только через год, а там ещё попадёшь в запасной полк, пока обучат, к тому времени война кончится. Мальчишке очень хотелось стать героем. И сразу после дня рождения он сбежал из дома, оставив дома записку, что вернётся с победой. Мать подала в розыск. Не знаю, как работал розыск в то время, и вообще, искали ли таких пацанов, стремящихся стать героями. Как бы то ни было, он добрался до прифронтовой полосы. Как это ему удалось, он никогда не рассказывал. Там он сумел пристроиться к колонне, которая шла на фронт.

Парень он был рослый, крепкий и хотел воевать, а войне нужно было пушечное мясо. Правдами и неправдами он стал рядовым пехоты, и попал на участок фронта, где готовилось наступление. Дальнейшее повествование я поведу от первого лица так, как он сам  это рассказывал моему отцу и Александру Викторовичу.

Ротная колонна остановилась. Офицер, которого к нам прикомандировали в штабе полка, и который должен был отвести нас в окопы, сказал, что до передней линии совсем недалеко. Прибыв в траншею, мы не должны шуметь, высовываться, и не дай бог стрелять. Последнее было совсем непонятно. Из строя его переспросили, почему же стрелять нельзя, а если фашистов увидим? Он ответил, что стрелять можно только в крайнем случае, когда больше нет никакого другого выхода, чтобы спасти свою жизнь, или жизнь своего товарища. В любом другом случае – трибунал. Это было абсолютно непонятно. Что это: трогательная забота о немцах, или на фронте так плохо с боеприпасами, что их приходится так жёстко экономить?

Пройти последний отрезок пути к фронту нам предстояло небольшими группами, и этот офицер по очереди должен был провести все эти группы. Я попал в группу, которая должна была идти первой. Это мне было очень неудобно по одной очень деликатной причине – мне надо было снять штаны и облегчиться. Но выдвигать это требование я побоялся – засмеют, ещё не дошёл до фронта, а уже об…. Так что пришлось терпеть и идти.

К счастью, идти оказалось недалеко. Уже через каких-нибудь десять минут, а может меньше, мы были в окопах. Здесь офицер нас передал другому офицеру, и ушёл за следующей партией. Этот новый офицер повторил ту же инструкцию: не высовываться, не шуметь, не стрелять. Ваша задача, говорил он, на ближайшее время – отдыхать и спать.

Я почему-то представлял фронтовую жизнь по-другому. Я думал, что там всегда надо куда-то бежать, стрелять, отбивать атаки. И вот, оказавшись в окопах, я получил приказ «Спать». После короткой инструкции нам разрешили разойтись, и присмотреть себе место для отдыха.

В окопах было тесно, почти что яблоку упасть некуда. Пройти по траншее буквально было нельзя. На её дне буквально один к другому спали бойцы. Чтобы пройти, надо было выбирать, куда поставить ногу, чтобы не наступить на спящих.

А мне становилось уже невмоготу. Я обратился к одному из солдат, который вёл наблюдение: «Слушай, земляк, а туалет у вас где?» Я очень боялся, что он подымет меня на смех, но он очень серьёзно ответил: «С этим, друг, у нас проблема. Обычно, роются ходы сообщения, которые кончаются туалетом, но здесь готовится наступление, и «умники» из штаба запретили что-либо копать, стрелять и высовываться. Немец должен думать, что траншеи пусты. А ведь всем до ветра надо. А об этом в штабах не подумали, так что мы ходим только ночью, так что успевай, пока ещё темно. Идти лучше на нейтралку, там кустов больше, меньше вероятность нарваться на снайпера, если вдруг приспичит днём, а ночами на нейтралке опять же спокойнее, немец кидает мины только за окопы, по нейтралке они не стреляют. Мин здесь нет, вот только засрано всё». Я еле дослушал эту длинную речь, мне надо было как можно быстрее найти место.

 Я сказал: «Подержи», - и, сунув в руки солдата автомат, выскочил из окопа. Вслед я услышал его негромкий окрик: «Ты куда без оружия?», но мне уже было невтерпёж. Я бегом  мчался вперёд. Вот, наконец, кусты. Я остановился у их края, спустил штаны, и сел.

Но только я успел сделать то, о чём давно мечталось, как услышал, что невдалеке хрустнула сухая ветка. Я глянул в ту сторону, и у меня волосы встали дыбом. Я увидел немцев. От меня до нашей траншеи было всего метров тридцать, и от меня до немцев примерно столько же. Было ещё достаточно темно, и они меня не видели. Сначала я заметил двоих, потом пригляделся, и увидел ещё одного.

 Как был со спущенными штанами, я распластался по земле, прямо на том самом месте, где только что сделал своё деликатное дело. Какой же я дурак! Выскочил на нейтралку без автомата! Сейчас сцапают и утащат в плен. Из оружия у меня была только противотанковая граната и патроны. Патроны были совсем бесполезны, а граната могла пригодиться. Бежать к своим было поздно. Конечно, я успею предупредить своим криком, но меня пристрелят раньше, чем я добегу до окопов. Приготовив гранату, я решил ждать.

Немцы поползли в мою сторону. Их было не три, а очень много, человек пятнадцать. Когда они проползли половину расстояния, один из них поднял руку, и они остановились. Немец сделал рукой какое-то помахивание, и к нему подползли ещё двое. И эта троица поползла ко мне. Остальные остались на месте. Эти трое проползли ещё половину расстояния. Передний, тот, который махал рукой перевернулся набок, и достал из планшета карту. Двое других пристроились к нему с боков. От меня до этих троих было всего метров 5 – 6. Первый немец что-то молча показывал на карте. Что они могли видеть на карте в этой темноте, я не знаю, но чувствовал я себя очень неуютно, без оружия, так близко от вооружённого врага. Я решил поглубже заползти в кусты, но едва я дёрнулся в кусты, как подо мной хрустнула ветка.

Три пары глаз уставились на меня. Медлить дальше было нельзя. Я выдернул кольцо из гранаты, приподнялся на левом локте, и швырнул её в немцев. После этого мне бы, дураку, прижаться к земле, но мне было интересно, что из всего этого выйдет, я же в первый раз бросал гранату. Я так и остался в той позе, из которой метнул гранату – приподнявшись на левом локте, с поднятой правой рукой.

Противотанковая граната тяжёлая. Из лежачего положения её далеко не кинешь. Она не долетела до немцев с полметра, упала на землю, и по инерции прокатилась ещё немножко. Она легла прямо на их карту. Один из немцев смотрел на гранату, другой на меня, а третий быстро-быстро дёргал головой, и смотрел то на меня, то на гранату, которая лежала у них под  носом.

Вдруг в глаза ударила яркая вспышка, и меня подбросило. Очнулся я только через несколько часов в медсанбате. Операцию мне уже сделали, с тех пор и живу с култышкой (правая рука по локоть была ампутирована(ААС)). Как развивался этот бой, я не имею ни малейшего представления. Ясно одно, раз я остался живой – наши победили. Я долго добирался до фронта, а на фронте не пробыл и получаса.

 

   

P.S.

Я не знаю, где происходили эти события, но предполагаю, что это происходило в июне 1944 года в Белоруссии. Моё предположение основано на том, что именно там при подготовке наступательной операции, Ставка Верховного Главнокомандующего запретила войскам изменять систему огня. И если до начала подготовки наступления на каком-то участке производилось, к примеру, сто выстрелов в день, то эта же интенсивность стрельбы должна была сохраняться в течение всего времени подготовки наступления с некоторым небольшим уменьшением количества выстрелов, что должно было имитировать убыль личного состава. За увеличение интенсивности стрельбы – трибунал. Эта и ряд других  мер, предпринятых Советским Командованием, сделали начало операции «Багратион» в белорусских лесах и болотах совершенно неожиданной для немцев, что привело к уничтожению почти всей немецкой группы армии «Центр».

Александр Викторович говорил, что когда до войны Борис заходил к ним, он всегда просил налить ему попить, и обязательно в Димину кружку. И вот, в решающую минуту Высшая сила и спасла его от смерти.

В этом рассказе есть несколько неувязок. Я не хочу указывать читателю на них. Может быть, этот рассказ в некоторых деталях немного приукрашен. Это сделано тем, кто рассказывал. Переспросить и подправить его уже нельзя.